— Конечно. Как только мы доходим до самого интересною или до самого забавного, так ты отключаешься.
— А что делать? Что мне еще остается, когда на твои реплики она отвечает, а на мои — нет? Да и ты так же. Скучно говорю?
— Скучно. То есть иногда, может, и не скучно, но от тебя все время такое ощущение, что вот скорей бы досучить эту нитку да бежать. Ты все время спешишь. Куда ты все время несешься, объясни мне?
— Не знаю. Просто дом у меня был другой, воспитывался я иначе.
— А Стеша? Ведь и она воспитывалась так же, как ты. А у нее отношение к разговору другое.
— Сравнил! — Стас помолчал. — Стеша калека. Деятельность-то для нее закрыта. А когда деятельность невозможна, что еще остается? Только говорить.
И тут мы приехали.
Так вышло, что в гостинице у нас у всех свои номера. Маленькие, но свои.
— Хочешь чаю?
— Не хочу, — сказал я, — и ты не хочешь. Но разбредаться по кроватям глупо. Давай я пойду к тебе.
— Нет, зачем же! — сказал Стас. — Мне одолжения не нужны. Я думал, гложет, ты чаю хочешь. Все-таки у меня кипятильник. Ментовки могу дать. Я взял просто так, от нечего делать. Дай, думаю, попробую на досуге. Жуткая дрянь. Как ты ее пьешь?
В тот вечер, вернее в ту ночь, мы с ним проговорили, наверное, часов пять сряду. Что-то ему надо было выяснить, что-то понять для себя лично.
До ментовки я даже не дотронулся. Как-то незаметно, рюмка за рюмкой, он выпил ее сам.
— Пропащий я человек! — сказал он наконец. — Вот даже жениться… Ну куда я жену приведу? Или Стешу куда дену? Знаешь, когда Стеше исполнилось восемнадцать лет, она сказала, что или покончит с собой, или чтобы я отдал ее в дом инвалидов. А для меня это было одно и то же, Я сказал, что если она умрет, и тоже.
— Это правда?
— Нет, наверно. Но как бы я стал жить без нее, не представляю. Весь ужас в том, что я очень привязчивый. Я уж берегу себя от этого. Вот до тебя был парень, который присел. Дрянь и дрянь, пробу негде ставить. И Стешка его не переносила. А когда его взяли, я прямо места себе не находил…
— Наверное, он очень хорошо к тебе относился?
— Чепуха! — Стас махнул рукой. — Ко мне все хорошо относятся.
— Да? Почему ты так думаешь?
Он удивился:
— А как же еще? Люди ведь говорят.
— А под словами или за слонами ты никогда ничего не видишь? Ведь бывает, человек говорит одно, а думает другое. Или чувствует совсем другое.
— Какое другое?
— Ну вот, например, кто-нибудь говорит тебе: «Ну и кретин же ты, Стас! Ну и дубина!» А ты ему в рыло, да?
— Да!
— А если этими словами он хотел тебе объясниться в любви? Не нашел других. Или ему стыдно так прямо выкладывать свои чувства?
— Хм! — Стас вдруг просиял. — Стешка так мне говорит иногда. Для меня это лучший праздник. Это значит, у нее на душе хорошо. Но ее я понимаю. Она человек больной. И столько лет. У нее там внутри все до того истончилось! Каждое чувство, как струнка, дрожит. Ей все можно простить.
— Да что ж тут прощать, чудак ты, ей-богу. — Я хотел сказать «дурак», но воздержался. — И почему это Стеше можно, а другим нельзя? Положим, у нее от болезни каждое чувство дрожит. Но ведь есть люди и здоровые, а у них то же самое.
— От болтовни это, — сказал Стас. — Вот так разведете треп, раскачаете себя… Работать, работать надо, дорогой! Тогда будет все в норме. И никаких дрожаний. Ведь люди же, а не мартышки. Вот язык — на что он человеку дан? Кто-то сказал, — чтобы скрывать мысли. Но это ведь хохма. И не самого высшего класса. Нет уж, если я кретин, так и скажи — кретин. Я ведь не вижу себя со стороны, а другой видит. Что я понимаю: похвалил он меня — значит, я сделал хорошее. Обложил он меня — значит, сделал плохое. Ты пойми, я сейчас не только о тебе говорю. И даже вовсе не о тебе. Меня Катя интересует. Иногда я ее так понимаю, уж так понимаю. Всю — от и до. А иногда — ну прямо хоть убей! Вот вчера, скажем, говорит мне: «Пришла к выводу, что я тебя не люблю. Но в наших отношениях это ничего не меняет. И вот ту нашу идею мы все-таки осуществим». Я же понимаю, что это все говорильня, а завожусь. Ну посуди сам, как она меня может не любить! Только не надо, не надо лыбиться — ничего тут смешного нет. Вот ты смотри — при муже, при живом муже она была от меня беременна. Да какая женщина пойдет на это без того, чтобы… Ну, выкидыш. Не убереглась. Плакали мы оба. Помню, сидим в ресторане и ревем, как две белуги. Вот тут у нас и возникла эта идея. Я сына хочу. Очень хочу. Мог бы просто взять, как другие. Стеша — за, я с ней говорил об этом. Но ведь хочется своего. Всякому хочется. И вот мы с Катей решили, если опять случится, — создаем видимость, что она больная. Я ее увожу куда-то. Там она рожает, кормит какое-то время. А потом я беру парня к себе.