Другой мужик оказался надежнее. Через час, а может через полтора, мы с ним управились.
— Ты сильный. И молодой, — сказала Люсьена, когда он ушел. — Но почему грустный? Нэ-ехорошо! У меня есть подруга здесь, в Москве. Хочешь, я тебе ее подарю?
— Ах, Люсьена! — сказал я. — Ты… добрая. Наверное, очень любишь детей, да? Вот ты смотришь на меня, и я тебе кажусь маленьким, беспомощным.
— Все мужики беспомощные. Поэтому эгоисты.
— Противное качество.
— Замечательное! Мужчина и должен быть эгоистом. Я Косте когда-то так и сказала: ты должен думать только о себе. А бедная Люсьена сама о себе позаботится. Как ты думаешь, можно с ребенком на месяц поехать в Благовещенск? Там есть хорошие продукты? Или все надо брать с собой?
Черт его знает, что там сейчас есть. Но при слове «Благовещенск» на душе у меня потеплело.
— Есть! — сказал я. — Там — будь здоров. На крайний случай и рынок есть. Мы возле него жили, В Милицейском переулке. А ты когда собираешься?
— Скоро. Может, зимой. На лето у меня другие планы.
Уходить не хотелось. А куда идти? Все-таки живой человек. Посидеть, поговорить. Может, рассказать ей все? Нет, не стоит.
Иванка! Она откатывалась, уплывала куда-то все дальше. Никогда мы больше не увидимся. Никогда… Ну что ж, это жизнь! И утешение вдруг придумалось. Хорошее, умное. Ведь раз это было, думал я, раз это в принципе возможно, значит, будет еще случай. И может быть, даже не один!
Но утешение не утешало. «Не будет! — фонило где-то во мне. — Такого больше не будет никогда!»
Люсьена сказала, чтобы я помылся.
Я пошел принимать душ. От горячей воды мне стало лучше. Я сделал струю горячей. Потом еще горячей. А потом уже просто на полную катушку. Хорошо, хорошо! Вот так себя надо, вот так! По-моему, о меня уже лезла шкура. А теперь давай-ка под холодную струю. Под ледяную!
Вот тут я, скорей всего, и простудился. А может, это началось еще раньше, в вытрезвителе. Наверное, там меня тоже купали.
Махровое полотенце было чистое, благоухающее. Я долго растирался. Потом еще и бороду сбрил. Нет, все-таки живем! А? Все будет хорошо. Все будет!..
Когда я вышел в большую опустевшую комнату, Люсьена гладила. Сколько сорочек! Неужели это все Костины? Белые, синие, в крупную полоску, в мелкую крапинку.
— Глупый! — Люсьена потрогала пальцем утюг. — Уехал в одном костюме, с маленьким чемоданом. Человек должен носить рубашку не больше одного дня. Иначе его не будут любить красивые женщины. В Благовещенске много красивых женщин?
— Тьма! — сказал я. — Практически каждая вторая. Там вот так идешь по улице…
— А ты патриот. Как и я. Во Львове тоже много красивых мужчин. Надо соединить эти два города. Ты со мной согласен?
— Угу. Только не соединить, а поженить!
А ведь она работник, подумал я. Хозяйка. Смотри, как привычно шурует. Приятно было смотреть, как она складывает сорочки. Надо будет запомнить. Мне никогда это не удавалось. Ага, вот рукав так. И этот так же…
Уютная, подумал я. Да и красивая. Носик, ротик. Кожа чистая, розовая. И фигура! Я мысленно пошел с ней в театр, на старое благовещенское кладбище… Ничего. Тоже ничего. Но со временем я бы, конечно, сошел с дистанции. «Прости, Люсьена! — написал бы я ей. — Наша жизнь с тобой была прекрасной. Но она не имела смысла. Живи, будь счастлива. А я ухожу туда, где можно менять сорочки, а можно и не менять…»
— Сейчас будем обедать. Я все приготовила, — сказала Люсьена. — Ты любишь грибной суп? Я Косте всегда варю. Он любит.
Вот уж у кого материнский секс, если говорить Катиными словами. Тепло, спокойно, уютно. Такое ощущение, как будто гигантская курица-наседка накрыла тебя своей пушистой теплотой и что-то из тебя высиживает.
Не стоило бы огорчать человека: суп и второе она приготовила на двоих. Но что-то во мне уже опять зажило, задышало. Сильное, простое, определенное. Как бы отдельное от меня. К черту! К черту всех и Иванку в том числе, если уж на то пошло. А может, она вообще ничего не испытывала ко мне? Может, это у нее манера такая: увидела человека и вот тебе — приключение! Нет уж, дудки! Ешьте сами суп с волосами. Кто это говорил? Жора? Нет, он не мог говорить такую пакость.
— Ты извини, — сказал я, — суп из грибов это, конечно, не жук на палочке. Но я должен бежать. Лететь я должен. Понимаешь?
— Да, да, я понимаю. Я сама так делаю иногда. Страсти надо уступать. — Глаза ее смеялись. — Но у тебя, по-моему, температура. Может быть, мы сначала поставим градусник?
— Исключено. И это не температура, Люсьена. Это градус. Высокий градус возвращения к самому себе. Ух, кажется, я сейчас!… По-моему, все будет прекрасно. А? Как ты считаешь?!