— Ну, если Костя. А кстати, как он там? Дайте-ка я сам запишу. Итак, первый укол мы сделали…
Вот оно что — мне сделали укол! Это хорошо. Теперь она не сможет меня так быстро тащить: вон я какой тяжелый… Только бы отскочить, отползти в сторону! Прямо на меня летел электровоз. С пронзительным скрипом в нем открылась дверца, выглянула старуха… Женщина… Девочка… Иванка!
— …Ну, вот и все! — сказал кто-то.
«Да, это все!» — подумал я.
Но электровоз на огромной скорости объехал меня, полетел дальше, превратился в точку и наконец растаял, исчез далеко в небе.
— Ну, вот и все! — сказал тот же голос. — Теперь до утра мы спокойны. До свидания.
Шаги. Скрип двери. Опять шаги. Кто-то сел рядом с моей кроватью.
— Ты… Ты кто?
— Успокойся. Это я. И постарайся уснуть. Ночь уже…
Как потом я узнал, была скорая. Потом еще одна скорая.
Вот ведь везет человеку! Сто шансов против одного. А я вылез, выкарабкался!.. Что-то, осложненное чем-то. Хотели в больницу немедленно. Но папа меня не отдал. Он все сделает сам. Болеть надо дома. Вот чудак! А если бы я загнулся?
Потом, опять же по его настоянию, в суете мне вкатили антибиотик. А у меня вдруг — непереносимость…
Отчетливо, до мелочей, помню свое… пробуждение. Сначала, еще во сне, чувствую запах хорошего одеколона. Кто это благоухает совсем рядом? С трудом открываю глаза.
Папа… Книга в руках, очки…
А почему такое солнце за окном? И почему я не на работе?
Ах да, наверное, воскресенье. Или суббота… Ну и надрался же я вчера! А что это за пузырьки передо мной на тумбочке? И шприц лежит.
— Папа… — тихо позвал я.
— А? — Он резко поднял голову. — Ты?.. Ты?! — И книга выпала у него из рук.
…Оказалось, что унырнул я из жизни почти на месяц. Один диагноз, другой. Со временем они и вовсе уже не знали, от чего меня лечить. Папа позвонил Косте. Потом еще. Со второго раза он, видно, все-таки понял, что к чему, и в один день по телефону поставил на ноги буквально пол-Москвы. Медики зачастили ко мне.
— А профессора были? — Я попытался улыбнуться.
— Были. — Папа тоже попытался.
— А академики?
— Ты ешь, ешь…
Я через силу попил из чашки бульону и заснул. Проснулся уже ночью.
Все в той же позе, с книгой, в очках, папа сидел у моей кровати.
— Папа…
— Да…
— Поговорим?
— Тебе пока нельзя много говорить.
— Жалко. А я как раз созрел, чтобы говорить много. Мне столько тебе нужно рассказать!
Он отложил книгу.
— Я знаю. Ты много бредил. Были случаи, когда ты смотрел на меня и думал, что вернулась эта девушка. Там было какое-то письмо от нее. Я хотел бы прочесть. Или не стоит?
— Ну почему же. Сейчас!.. — Я попытался встать. В голове что-то с шумом опрокинулось. И опять я поплыл, повалился в глубокую яму.
Потом были еще уколы, банки. Приходили врачи. Но могли бы уже и не приходить: игра переломилась в мою пользу.
— …Пей, пей. Это вкусно! — Чисто выбритый папа опять благоухал, и опять у него в руках была надоевшая чашка. Кто-то надоумил его кормить меня одними бульонами.
— Из курицы добываешь?
— Из индейки.
— Хоть бы перцу бросил, лаврового листа. Поговорим?
— Подождем.
— Так я ведь здоров.
— Когда будешь здоров, тебе скажут.
Но со своей Болгарией я все-таки прорвался. Катя, Стас… Ах, сказать бы ему прямо, почему я так быстро смылся из Софии. Что такое гиблое предчувствие возникло во мне, такой страх… Но прямо говорить не получалось. И опять Стас, Катя…
Видя, что остановить меня невозможно, папа слушал, кивал. И только когда я дошел до Иванки, его как подменили.
— Так! А ты что? — Он даже забыл, что я болен. Стал раздражаться, что тороплюсь. Переспрашивал.
— Попросила ручку? Стержни! Да, стержни — это смешно. Иванка? Странное имя для девушки, живущей в центральной полосе. Ну-ка, где ее письмо? Лежи, лежи!
Он надел очки, полез во внутренний карман своего пиджака и вынул оттуда знакомый, мелко исписанный листок.
— А почему оно у тебя?
— Случайно. Ты сунул его в свои заграничный паспорт. А я его ходил менять: есть же все-таки какие-то сроки.
Интересно было смотреть, как он читает. Улыбнулся. Нахмурился…
Потом он пошел на кухню, вернулся веселый, с большим соленым огурцом.
— Хочешь?
Наивный вопрос! Я проглотил его в одно мгновение. А что это папа так смотрит на меня?
— Ты хочешь мне что-то сказать?
— А как ты думаешь?
— Думать нечего. Это написано у тебя на лице.
— Что ж, тем лучше… Но давай все-таки начнем с Иванки. Лично мне очень хотелось бы, чтобы ты ее нашел. Городов, конечно, многовато. Но можно разослать письма. Сто. Двести, в конце концов. А написать следовало бы так…