Странное ощущение было у меня. Хотя я и понимал, что сделал все правильно, но все-таки где-то в глубине души не мог не чувствовать себя предателем.
Потому я даже не удивился, когда вечером Костя вошел в кухню и, ни слова не говоря, запер за собой дверь.
— Убью, — сказал он и ударил меня по щеке.
Я не сопротивлялся.
Костя еще раз ударил меня и вдруг заплакал.
— Сволочи! Какие сволочи!
Шатаясь как пьяный, он вышел из кухни, и слышно стало, как он бесится и пинает стулья в своей комнате.
Потом все стихло. Потом шаги. С силой захлопнулась входная дверь. Костя ушел.
Я подошел к зеркальной дверце шкафа. Правая щека у меня горела, и на ней ясно виделись контуры Костиных пальцев.
В этот вечер папа пришел поздно.
— Что это у тебя?
Щека у меня еще горела.
— Костя бесится, — сказал я.
— Что ты сделал? — Папа стал у окна и уперся лбом в стекло.
— Ничего особенного. Сходил к директору.
— Я думал сегодня, — сказал папа. — Вполне возможно, что мы допустили ошибку.
— Почему «мы»? Ты тут ни при чем.
— Ну ладно, не будем торговаться.
Он сел на диван и уткнулся в газету.
Я побродил по комнате и тоже взялся за журнал.
На душе было противно. Говорить не хотелось.
Костя пришел около двенадцати. Молча, с каким-то чужим чемоданом в руке он прошел в свою комнату и стал складывать вещи.
Папа долго стоял у его двери и смотрел на все это.
— Может быть, все-таки поговорим? — сказал он.
— Мне не о чем с вами говорить, — сказал Костя, — да это и небезопасно.
Чемодан был слишком полный и долго не закрывался.
— Д-да! — Папа вошел в Костину комнату и нажал на крышку чемодана коленом.
— Спасибо, — сказал Костя, взял чемодан и пошел. Уже в дверях он обернулся. — Только из-за хорошего отношения к тебе я не пришиб вот этого подонка.
— Благодарю, — сказал папа, — но в дальнейшем можешь относиться ко мне хуже. Ты хочешь уехать?
— Возможно.
— Если нужны будут деньги…
— Не думаю. В крайнем случае, продам мотороллер. Триста рублей мне всегда дадут.
— Ты считаешь, что эти триста рублей твои?
— Да, я так считаю. Впрочем, на мотороллер ты дал мне сто пятьдесят. Эти деньги я тебе когда-нибудь верну. Ну, привет. Счастливо оставаться.
— Надеюсь, ты зайдешь попрощаться.
— Думаю, что нет.
Но перед отъездом он все-таки зашел.
Спокойный, совсем незлой, он сидел за столом и писал. Папа читал какую-то книжку.
— Что это ты пишешь? — спросил я.
— Объявление.
Я заглянул через плечо.
Удивительный все-таки Костя человек. Купил весной кучу железа, кое-как собрал из него свой драндулет, а теперь пишет: «Продается почти новый мотороллер в отличном состоянии».
Я говорю ему об этом.
— Чепуха, кому какое дело, что я купил. Важно, что я продаю. Он действительно в отличном состоянии. «Спросить в любое время, — пишет он, — по такому-то адресу».
— Это ты там теперь живешь?
— Угу!
— В общежитии?
— Нет.
— У приятеля?
— У жены.
— Поздравляю тебя, — сказал папа сдавленным голосом. — А кто она? Ты нам ее покажешь?
Костя не ответил. Он посидел еще немного, а потом встал, сказал «ну ладно» и ушел. Больше мы его не видели.
Первые дни без Кости нам было очень хорошо. Папа совсем перестал ходить в бильярдную. Каждый вечер мы играли в шахматы, разговаривали или сидели просто так, смотрели телевизор.
Интересно, пока был Костя, о телевизоре даже не заходил разговор. А тут вдруг оказалось, что и мне и папе давно уж хочется иметь «эту игрушку».
— Почему ты думаешь, что это игрушка?
— А что же? Когда-нибудь это станет искусством, но пока…
— Ну хорошо, — говорю я, — допустим, это игрушка. А почему же ты выложил такие деньги и не жалеешь?
— Чудак, — говорит папа, — если телевизор доставляет нам удовольствие, какая, собственно, разница, игрушка он или что-нибудь другое? Ты не видел мои очки?
Костина комната стоит пустая, а я по-прежнему сплю на кухне. Вполне можно было бы перебраться. Но мне самому об этом говорить не хочется, а папа молчит.
Пока еще Костя жил в Благовещенске, мне это было понятно. Но вот уже месяц как он в Москве, недавно от него пришло письмо.
Письмо было хорошее, и даже с фотографией. В мирном духе, без всяких намеков. Костя писал, что вполне доволен своей новой жизнью и каждый день молится и благодарит несуществующего бога за то, что он в свое время помутил наши с папой головы, «Если бы вы мне тогда не подложили свинью. — писал Костя, — не видать бы мне ни Москвы, ни военного госпиталя, который отличается от обыкновенной клиники только тем, что здесь гораздо больше перспектив и гораздо меньше той гражданской «демократии», которую так ценят лентяи и дармоеды». Дальше он описывал Москву, которая ему нравится все больше и больше. О жене — ни слова, только в конце привет и приглашение. «Мечтаем о том дне, когда вы с Родькой приедете к нам погостить. Думаем, что вам у нас понравится». На этом письмо кончалось, но несколько строчек было еще на фотографии, где Костя изображен в офицерском кителе.