Он стоял долго, минут, наверное, сорок. А потом посмотрел на часы, положил газету в карман и быстро зашагал в сторону метро.
Хотя я его сразу узнал, и шапку его, и пальто, но когда он уходил, то со спины мне показалось, что это кто-то другой. Неужели он такой старый? Неужели он так горбится?
Рядом со мной стоял какой-то мальчик и ел булку. На руке у него были часы. Я посмотрел. Было уже около трех.
Когда я пришел в гостиницу, папа сидел а номере и брился, сидя перед зеркалом, которое высоко и неудобно висело на стене.
— Обедал?
— Не очень.
— Сейчас пойдем поедим. Ну как насчет подарка?
— Нормально. Только я не знаю, может, тебе не понравится. Сейчас отдать?
— Ты истратил все деньги?
— Конечно.
— А что ты купил?
— Пневматическую мясорубку. Знаешь, как удобно. Раз, два — и уже котлеты.
— Нет, серьезно.
— Это секрет.
— Деньги у нас летят, как птицы.
— Не хватит на обратную дорогу.
— Хватит. Сегодня пойдем в оперный театр. Советую тебе почистить ботинки.
— А чем?
— Там, в коридоре, сидит чистильщик. Возьми пятнадцать копеек и ступай.
Настроение у папы было неважное.
Я незаметно положил пакет с чашкой и блюдцем под свою подушку и пошел чистить ботинки.
Чистильщик, молодой еще, очень черноволосый мужчина, глянул на мои ботинки и сказал:
— Новые покупать надо.
— Это не так просто.
— Почему?
— У меня ноги особые. По семь пальцев.
— Врешь! — Чистильщик посмотрел на меня с недоверием и улыбнулся.
Я тоже улыбнулся. Было в нем все-таки что-то приятное.
— Ну-ка покажи, — папа внимательно оглядел мои ботинки. — Великолепно! Высокий класс! Фли-ибустьеры и авантюри-исты…
Чисто выбритый папа преобразился. От плохого настроения не осталось и следа. «Бригантину» он поет только в лучшие свои минуты.
— Да, — сказал он, — я знал одного человека, который вообразил себя поэтом. Ты знаешь, это было очень смешно.
Я посмотрел на свою кровать. Конечно же, папа лазил под подушку.
— Это еще что! — сказал я. — А вот я знал одного человека, который имел странную привычку по нескольку часов стоять на улице и делать вид, что он читает газету. Там, в чашке, было десять рублей. Ты взял?
— Да! Я их национализировал. Терпеть не могу шпионов. И если я тебя приглашаю в ресторан, то только в целях экономии. Давать бал дома всегда дороже.
— Чепуха, — сказал я. — Хватит нам на сегодня оперного театра. Давай сюда десятку. Я тебе сейчас прямо сюда такой обед доставлю, что ты закачаешься. Да еще и сдачи принесу.
— Сдачу можешь взять себе, — сказал папа, — как всякий меценат, я хочу, чтобы мой поэт ни в чем не нуждался.
Мы пошли в оперный театр. Папа выдавал красоту. Он побрился, погладил брюки. И вообще я заметил, что внешний вид очень зависит от настроения.
— Квадрига! — сказал он про лошадей, которые стоят на крыше театра. — Четверка, говоря другими словами.
В этот день была не опера, а балет. Что-то из жизни чертей. Больше всего мне понравилось оформление.
Я не могу сказать, что все остальное меня не интересовало. И музыка была красивой, и танцевали, наверное, хорошо. Но папа — странный человек. Он действительно составил мне такую программу, что я уже ни от чего не могу получить удовольствие. За те пять дней, что мы в Москве, мы побывали: два раза в театре Образцова, два раза в театре «Современник», в Третьяковской галерее, в Оружейной палате, в каком-то городке, куда надо ехать электричкой и где стоят роскошные дворцы очень знаменитого не то графа, не то князя. Кроме того, несколько раз мы ходили в кино, осматривали Выставку достижений народного хозяйства. И это не все. Был еще целый ряд мероприятий, которых я уже и не помню, В голове у меня все перемешалось, сил никаких нету. И теперь вот я сижу в Большом театре, смотрю, как танцуют черти, и мне хочется только одного — чтобы скорее все это наконец закончилось.
В перерыве мы пошли в буфет. Там все было очень интересно. На маленьких столиках стояли бутылки с пивом и лимонадом, много закусок.
Каждый брал, что хотел. Я съел четыре бутерброда с красной икрой, а папа только пил пиво и смотрел по сторонам.
— Одни иностранцы, — сказал он, — прямо нашествие.
— Где ты видишь?
— А ты прислушайся.
И действительно, почти за всеми столами разговаривали не по-русски.
Недалеко от нас совсем одна за столиком сидела высокая черноволосая девушка с незажженной сигаретой в руке и прислушивалась.
Мне это было неприятно, и я сказал папе, что пора идти.