— Знакомое явление, — говорит он. — Идешь по Костиным стопам? Ну что ж, валяй, валяй. Посмотрим, чем это кончится.
О Косте теперь он говорит часто и почти всегда с раздражением.
Ему нравится, что внука назвали в его честь, но если я начинаю говорить об этом, он злится.
— Исаак родил Иакова. Жена родила Евгения. Могу я, наконец, знать хотя бы ее имя, черт возьми.
Раньше я с удовольствием шел домой и без всякого удовольствия в школу. Теперь все наоборот. Каждое утро я просыпаюсь с радостным ощущением от того, что надо идти на завод. Первая половила дня — чистое золото. Мы с Шурой очень как-то сошлись. Работается весело, хорошо. В обеденный перерыв мы оба бежим в заводскую столовую и, в бешеном темпе проглотив обед, сломя голову несемся в красный уголок, чтобы до гудка успеть еще сыграть пару партии а шашки. Иногда приходит Кирюха, я мы играем втроем, на высадку.
После гудка работается так же. Все хорошо. Но когда я вспоминаю, что скоро надо идти домой а как-то непонятно, по-глупому разговаривать с папой, настроение у меня портится.
Давно я не бродил по городу. Приятно все-таки.
После Хабаровска, после Москвы я хорошо понимаю, что Благовещенск вовсе не город, а городок. Здесь, конечно, по-настоящему городская только улица Ленина. Строят, строят… Уже очень много новых четырехэтажных домов, но деревянных, маленьких все-таки больше. Интересно, что здесь будет через сто лет?
Наверное, на Зее построят большую плотину. С электростанцией. А может быть, и несколько плотин. Шура говорит, что главное — найти ископаемые. Если, скажем, найдут где-нибудь недалеко много железа, то электростанцию построят в два счета. А так нет смысла. Некуда расходовать электроэнергию.
Интересно, если бы Благовещенск был, скажем, такой как Хабаровск, уехал бы Костя в Москву или нет?
Папа считает, что уехал бы.
Летом в Благовещенске очень красиво. Особенно красиво вечером. Хотя улицы не очень хорошо освещены и многие, как всегда, разрыты и перекопаны, ходить по ним приятно.
На улице Ленина — толпа. Много ребят, много девушек. А чуть отойдешь — тихо, пустынно. Когда я хожу по пустым улицам, мне почему-то не так тоскливо.
Ночь.
У меня нет часов, но я и так хорошо понимаю, что уже ночь. Пора идти домой. Если бы не голод, можно было бы еще побродить. Хорошо возвратиться домой, когда папа спит. А может быть, его нет дома? Нет, нет, он дома. Я чувствую.
Папа вдруг здорово заболел. Давно уже у него не болела печень. А тут вдруг острый приступ. Да еще и высокое давление. Ему надо лежать и нельзя волноваться.
Я хотел не пойти на работу.
Папа поморщился.
— Не имеет смысла. Не настолько я болен, чтобы нужна была сиделка. Иди, иди. Только не задерживайся, приходи поскорей, а то мне скучно.
Он улыбнулся.
Всякие есть улыбки. Особенно у папы. Иногда он улыбается просто так.
Но на этот раз в его лице мне почудилось что-то особенное. Откуда-то вдруг возникло такое ощущение, как будто мы оба вернулись в то далекое время, когда Костя еще был дома и не собирался оперировать Якова Борисовича.
— Здорово тебя скрутило.
— Первый сорт.
— Хочешь, скажу стихами?
— Ну-ка.
— Мои бедный фатер попал во флаттер.
— Флаттер? Что-то знакомое.
— Флаттер — это когда самолет дрожит и трясется в момент преодоления звукового барьера.
— Да, — сказал папа, — кажется, на человека это тоже распространяется. Трудно преодолевать барьер. Ты не пробовал?
— Я не знаю.
— Ну ладно, иди, а то опоздаешь. Бригада — ух, каждый за двух.
— Знаешь, я могу отпроситься. Мастер хорошо ко мне относится. Он поймет.
— Отпроситься? Все-таки ты молодец, — сказал папа, — я люблю, когда люди серьезно относятся к работе. И тебя я люблю. Очень. Мне бы хотелось с тобой помириться, но я не знаю как. Хочешь, я попрошу у тебя прощения?
— Да ну тебя, в самом деле.
Я чуть не заплакал.
— Так ты не задерживайся.
— Не задержусь.
Когда я пришел с работы, дверь мне открыла… Саша.
Я страшно обрадовался.
Она поцеловала меня в лоб.
— Саша! Дайте я на вас посмотрю.
— Иди сначала помойся, — сказал папа. — От Кости письмо. Там, на столе. Ужинать хочешь? Мы тебя ждали.
Чисто выбритый, в своем сером костюме папа сидит за столом.
— Ты уже здоров?
— Как никогда.
— А почему ты желтый?
— Фу, фу! — сказал папа. — Что за дурацкая манера? Человеку всегда надо говорить, что он хорошо выглядит.
— А как же правда?
— Плевал я на правду. Правду мне и зеркало скажет. Мойся скорей, мы ждем.