Подчеркнуто спокойно папа разделся. Потом потушил свет и лег.
— Спокойной ночи! — сказал он уже в темноте.
— Спокойной ночи!
Темнота меня как-то отрезвила. Я ушел к себе. Но вскоре вернулся.
— Знаешь, — сказал я, — все-таки я тебя очень люблю. — Не зря, наверное, люди объясняются по ночам. Как-то легче, когда не видишь. — Я вот сейчас пошел к себе — и все понял. И никакой у тебя не трудный период. То есть трудный, конечно. Но кроме того, ты еще нездоров. У меня есть выход на одного иглоукалывателя…
— Прошу тебя, — сказал папа. — Что угодно, только не это! — Он зажег свет и сощурился. — Имей в виду, если ты вдруг начнешь меня лечить, я просто уйду из дома.
— Как Толстой? В ночь? Во тьму?
Папа не ответил.
— Я тебя прошу, я тебя просто умоляю, — наконец заговорил он, — оставь меня в покое. Как ты понимаешь, я тебя тоже люблю, но мне и без твоих усложнений непросто живется. А если ты действительно хочешь сделать для меня что-нибудь хорошее…
— Тогда что?
— Тогда вспомни, о чем я тебе говорил неоднократно. Костин дом мне лично приятен. Но это другое. А вот если бы у тебя была семья, я бы с удовольствием приходил к вам в гости. Да и за тебя было бы как-то спокойней. А потом, со временем, я бы вышел на пенсию, сидел с вашим наследником. А вы бы с женой пошли учиться.
— Ну, это, — вдруг ни с того ни с сего сказал я. — это у тебя не за горами. Просто не хотелось говорить… Она, конечно, еще не считает себя моей невестой. Но ты же знаешь, как это бывает в наши дни.
— Да? — Папа даже привстал на кровати. — И как же ее зовут?
— Ее?.. Впрочем, какая разница!
Помню, он долго меня расспрашивал. Сам не знаю, кого я описывал. Но девушка в моем рассказе получилась замечательная. Во всяком случае, папе она понравилась. Мне тоже.
В эту ночь первый раз за долгое время у папы часов до двух горел свет. Я потихоньку заглянул в замочную скважину: он читал свою «прекрасную книгу». «Слава богу! — подумал я. — Слава богу!»
Но этим дело не ограничилось. Под впечатлением нашего разговора он все-таки стал приводить в порядок свои зубы. Опять, как бывало в Благовещенске, взял домой несколько толстенных папок — левую работу.
— Отхватим миллион? — спросил я.
— Почему миллион? Два. Как ты смотришь, если мы со временем попробуем купить в рассрочку эту дачу?
Дачу папин приятель хочет продать. Но она что-то не очень продается.
— Прекрасно! — сказал я. — А потом, если в нее вложить еще миллионов десять…
— Как ты помнишь, мне предлагали квартиру. — Папа помолчал. — И даже не один раз. Но здесь… Во-первых, здесь совершенно другой воздух. Кстати, а где же твоя девушка?
На девушке, как мне казалось, держится многое. Я долго темнил, отмалчивался. А потом все-таки пришлось привести Лену.
У нас на работе, в цехе, есть ученица Лена. Правда, учится она не у меня, а у Артиста. У дяди Сережи. Артисту лет пятьдесят. Он классный строгальщик и мужик неплохой. Но сильно «поддает». И вот, когда с похмелья он ходит качать права или просто так волынит, Лена любит постоять у моего станка. Особенно когда я делаю что-нибудь посложнее — шлицевые валы или там шестеренки.
Лично мне такие Джульетты не особенно импонируют. Во-первых, она длиннее меня сантиметра на два, а во-вторых… Но все равно, когда она дышит у меня за спиной и при этом спрашивает какие-нибудь глупости, меня это волнует. Иногда даже очень.
Один раз тетя Маша, наша уборщица, застукала нас с Ленкой в дальней курилке — мы лобызались. Надо отдать должное тете Маше: никакого звону не было. Но у Лены почему-то возникло такое чувство, что мы, как раньше говорилось, обручены. И теперь она все время приглашает меня куда-нибудь — то на танцы, то на вечеруху.
В этот раз был день рождения ее лучшей подруги. Я сказал, что подруга перебьется. И что сегодня мы с ней пойдем к нам. Так надо.
— Но я же не могу! — Лена огорчилась. — Светка обидится. Ты ее не знаешь! А она как раз собралась продать мне свое сафари задешево…
— Ну, смотри. Тебе видней.
К концу смены Лена все-таки созрела.
— Ладно, — сказала она. — Только надо пойти переодеться. У меня есть платье одно… Знаешь, какое классное!
Приехали мы поздно. Папа уже перестал ждать. Он сидел, не зажигая огня, и смотрел телевизор.
Как и следовало ожидать, Лена не привела его в большое восхищение. В цехе она хоть чувствует себя свободней. В ней есть какая-то грация. А тут сидит как чурка: «Да, нет»… Потом еще поперхнулась чаем и ни с того, ни с сего — от смущения, что ли? — вдруг рассказала два таких анекдота… И зачем я ее притащил? Мне ее было жалко просто до ужаса.