Господи, и что она мне далась сегодня — эта греческая философия! Помню, Жора Пигулевский здорово переживал, что у меня полная атрофия механической памяти. «Я вас люблю, но не уважаю. Нельзя же так». Сначала по его настоянию я заучивал наизусть стихи, потом прозу. А потом всех этих греческих умопостигателей по школам. Сейчас уже все смешалось, в тогда, помню, я лихо рубанул этот экзамен…
В курилке, кроме нас, никого не было, смена уже началась. Но ни одному из дядей не приходило в голову прикрикнуть на нас. Все только издали поглядывали на двух голубков: дескать, пускай себе воркуют, дело молодое. Даже мастер, наш грозный Маэстро, ограничился тем, что, проходя мимо, бросил через мою голову окурок. Попадет в урну или не попадет? Попал.
Лена стояла отвернувшись от меня.
— Не надо дуться, — я взял ее за руку и усадил рядом с собой на скамейку. — Ты мне, наверное, что-то говорила, может, даже душу открывала, а я отключился, да? Ты извини, со мной это бывает.
— Да нет, чего уж там! — сказала Лена. — Если тебя это так жмет, ты не приходи. Не приходи, не надо. Но ведь я тебя о чем прошу…
А просила она, оказывается, о самом простом. С мамой у нее раньше бывало разное, а теперь ну прямо полнейшее тип-топ. Что же касается бабушки, то она человек прекрасной души.
Короче говоря, Лена ведь ходила ко мне домой делать видимость. В общем, туману напускать. А раз мы друзья, значит — ты мне, я — тебе.
— Не бойся, ты ничего и говорить не будешь. Я, сама им скажу, что ты меня любишь и всякое такое. Что хочешь жениться, а я должна подумать. Бабке лишь бы настоящий жених, понимаешь, такой… официальный. Она без официального не может.
И тут наш Маэстро не выдержал.
— Удивляюсь, — проговорил он, подходя, — раза три я вам делал намек.
— Понятно, понятно! — Я не дал ему договорить, — Постараемся наверстать за счет молодого энтузиазма.
— Не ерничай, Муромцев. Тебе это не идет. — И он изобразил на лице глубокое отвращение.
Вообще-то он относится ко мне хорошо. Даже прекрасно. Да и я сам бы к себе относился прекрасно, если бы работал у себя фрезеровщиком. Во-первых, в смысле заказов я не привередлив, А во-вторых, у кого станок и тумбочка в таком порядке? Вернее, порядок-то у всех, кроме дяди Сережи. Но вот я открою свою тумбочку, а вы посмотрите. Вы только полюбуйтесь! Вот это отрезные фрезы? Да, отрезные. Но в чем их соль и почему они у меня? В чем их сила, можно сказать? А в том, что все это со свалки. Я уже давно понял: ничем брезговать нельзя. Видишь шайбу — возьми, видишь прокладку — хватай. А сломанное сверло — это же просто клад. Заточили его — и вот тебе торцевая фреза того же диаметра. А уж отрезные бросают почем зря. Скрошил зуб — и на свалку. Конечно, фрезой без зуба работать нельзя. И нельзя рассчитывать, что он вырастет. Но зато можно на наждачном круге сточить ее через один. Зубьев у нее будет вдвое меньше, но резать она будет как зверь! Недолго, правда. И что же получается? Вот, положим, у меня срочный заказ. Маэстро стонет: «Давай, давай!» Заказчик, а то еще, чего доброго, заказчица — на грани обморока. Тут уж приходится не жалеть затрат. О щадящем режиме резания, конечно, не может быть и речи. Я беру собственную фрезу и говорю ей; «Ну что, сгорим на работе?» — «Сгорим!» — говорит она.
Сгорим, сгорим… Стоп. Ах ты, черт! Вот это мысль!
А что? Очень даже не исключено, что у папы тоже что-то сгорело. Он сказал: «Лобный юмор». У меня это засело в голове. Но тогда просто так, а теперь… Я помню, мы с Жорой проработали одну книжку. Какой-то зарубежный псих вылечил сам себя, а потом стал лечить других. Он там здорово громил лоботомию. Это такой способ хирургического лечения. Берут ледяной топорик и разрубают в мозгу связь между лобными долями. Сразу же буйный становится тихим. Но кроме того, у него пропадают всякие эмоции, всякие желания! Разве это не то же самое, что папино «а зачем?»
Ну и мысль! Я прямо вспотел. Ведь не обязательно лезть куда не надо ледяным топором. Ведь эта связь между лобными долями может просто сгореть…
…Р-раз — шестнадцатый зуб. Р-раз — семнадцатый зуб. Ого! Давно уже со мной этого не случалось. Хорошо думать, когда что-то делаешь руками. Но, наверное, нельзя думать об одном, а делать совсем другое. В тот день одну за другой я запорол две шестеренки. В первый раз у меня получилось на зуб больше, во второй — на зуб меньше.
— Ну, ничего: недолет, перелет… Следующим залпом накроешь, — сказал Гриша Маленький.
— Спасибо за доверие.
— Кушай на здоровье.