Неопределенного цвета, кудлатый, злобный и трусливый песик, не вылезая из конуры, неистово лаял на Гурина, пока мать не прикрикнула на него:
— Да цыц ты! Звягучий какой! — И к сыну: — Это Карпов, мне оставил.
— А как он сам там?
— Карпо? Ничего. Привозил его тут как-то Никита. Ничего, повеселел. Доволен невесткой.
Пес перестал лаять, однако глаза его по-прежнему были злы, и он сердито рычал, готовый в любой момент броситься на гостя. Гурин на всякий случай обошел конуру.
— Не бойся: он только шумливый, а некусачий, — сказала мать. В комнате спросила: — А ты што так неожиданно приехал? Да хотя ты всегда приезжал неожиданно…
— Соскучился.
— Да и пора: четвертый год ведь не был на родине.
— Неужели четвертый? Время-то как летит!
— Не ждет, — согласилась мать. — Раздевайся, теперь ты дома.
— Дома! — он раскинул руки, оглядывая комнату. — Дома!..
Вскоре пришла Татьяна, сестра Гурина, принесла тяжелую, набитую разной снедью сумку. Она с год как ушла на пенсию, но выглядела еще совсем молодо, бодро, голос веселый.
— А тебе пенсия, вижу, на пользу пошла! — сказал Гурин сестре, кивая на ее фигуру. — Гляди, как раздобрела!
— Теперь мне ветер в спину! Только и забот: Ивана накорми да поросенку вовремя вынеси.
— Держишь поросят?
— А как же? Мы сознательные.
— Молодцы! А я уж думал, что ни свежатинки, ни колбаски домашней и попробовать не придется.
— Придется, попробуешь! — сказала сестра и стала выгружать на стол содержимое сумки, наказывая матери, куда что девать: — Это в погреб, это в чулан, а это на кухню — сейчас будем варить холодец. Это тоже на кухню — сделаем его любимой картошки на сале и с мясом. Это — помидоры, на стол. Это тоже на стол, Иван купил… Наш «Кристалл».
Вечером, когда они остались вдвоем, мать спросила у Гурина:
— Едешь куда или возвращаешься?
— Да нет же! Специально к вам.
— Надолго?
— На две недели.
— О! — обрадовалась она. — Хорошо!
— Завтра Алексей приедет.
— И Алеша? — мать насторожилась. — Ты вызвал? Значит, дело какое-то затеваете?
Гурин кивнул.
— Меня будете определять куда-то? Не надо, не трогайте меня с места: я ишо пока сама себя обробляю…
— Не беспокойтесь, мама: не тронем, пока сами не скажете. Мы же договорились: станет невмоготу — к кому хотите, ко мне или к Алексею — пожалуйста.
— Что же вы тогда затеяли? Крыльцо починить?
— Посмотрим, может, и починим, — он решил пока ничего ей не говорить о своей «затее». — Просто давно не собирались вместе.
— Будем родню собирать? На какой день?
— Пока не будем… Вот приедет Алексей, решим… — Как бы между прочим спросил, окинув стены с увеличенными фотографиями: — А вроде ж была и отцова?
— Была…
— И что? Не сохранилась? — забеспокоился он.
— Должна быть целой: прибирала. Она совсем плохой стала — пожелтела, потрескалась. Черепица прохудилась, дождь пошел, промочил потолок, и на карточку попало. Сняла, хотела переснять отдать да так и не отдала. Раньше по дворам ходили, спрашивали: не надо ли кого увеличить? А теперь самой надо ехать в город, искать, где там делают их, такие карточки. Не соберусь никак. Тяжелой на подъем стала. Да и боюсь я уже города: там суетня большая, машин много. Кого-то просить надо…
— Далеко спрятали? Найти можно?
— Сейчас, што ли? Поздно уже шукать. В чулане где-то — там все фотокарточки… Завтра найдем. Спать ложись.
— Не хочется. Пойду пороюсь, может, найду.
— Че так загорелось? Раньше и не вспоминал…
— Посмотреть. Забывать стал его лицо. Пойду. Там свет есть?
— Есть. Вспомнил отца, надо же… Сюда принеси, и я с тобой погляжу на него. — Вдогонку крикнула: — На полке, в картонной коробке, смотри — там были. — Оставшись одна, продолжала раздумчиво: — Если не перехоронила куда… Память никудышняя стала: как положу што на новое место, потом не вспомню и не найду, пока случайно не наткнусь.
На другой день утром приехал Алексей. Как всегда быстрый, верткий, шумный, он вошел в дом с веселой прибауткой, на ходу успел незаметно дернуть за бантик Светланку, здороваясь, каждому отпускал какую-нибудь шутку. Под конец выдохнул громко, будто вынырнул из глубины, огляделся:
— Ну, со всеми поздоровался? Или еще кто остался? — пожаловался брату: — Еле вырвался. Как раз время такое… Пришлось врать, изворачиваться… А я ж не люблю это. С трудом на три дня отпустили. Что там у тебя, чего ты всполошился?
— Потом… — сказал Гурин.
Только после завтрака он решился собрать всех и открыть свои планы. Мать и Татьяна возились в летней кухне, Гурин послал за ними Светланку, наказав: