— Пусть все бросят и идут сюда. — И, когда все собрались, он, ни на кого не глядя, начал: — Меня последнее время мучает совесть из-за отца — мы совсем его забыли…
— А я его и не знал, — сказал Алексей.
— Тем не менее он был. Вот он, — Гурин поставил, прислонив к вазочке для цветов, пожелтевшую фотографию. — Это наш отец.
Татьяна спокойно ждала, что он скажет еще, а мать, высвободив из-под платка ухо, напряженно слушала, силилась понять, о чем идет речь, но пока ничего не понимала.
— Надо нам память о нем как-то оживить… Вспомнить и помнить всегда… — продолжил Гурин.
— У него что, день рождения? Круглая дата? — спросил Алексей.
— Нет… Наверное, нет… — он посмотрел на мать, та молчала, и он сказал: — Не знаю… Но не в этом дело. Разве только по круглым датам надо помнить своих родных?
— Не понимаю, что ты хочешь… Говори толком, — сказал Алексей.
— Я хочу ему сделать памятник.
— Памятник? — Алексей криво усмехнулся. — Обнаружилось, что он что-то совершил?
— Перестань! — строго крикнул на брата Гурин. — Ничего не обнаружилось, кроме того, что он наш отец. Этого, думаю, достаточно, чтобы мы, дети его, чтили отца.
— Вспомнил! Кому это нужно?
— Это нужно мне, тебе! Детям нашим! Им вот! — Гурин указал на присмиревшую Светланку. — Что же мы живем, как Иваны, не помнящие родства? Из двух бабушек мы иногда вспоминаем одну, и то к слову когда. А из дедушек — ни об одном понятия не имеем. Отца своего совсем забыли. Так же и дети нас будут «помнить»…
— Это еще хорошо, если так… — сказал Алексей. — Моих дочек вон курсанты растащили по стране. Две аж на Дальнем Востоке. Для внуков ведь там уже их родина? Нужен им дед, которого они и видели-то всего несколько раз?
— Ну, и хорошо это?
— Но жизнь такая.
— При чем тут жизнь? Это мы такие — черствые, жесткие. Погрязли в приобретательстве, духовное же растеряли и теперь ищем разные оправдания, на жизнь сваливаем. Раньше люди помнили своих предков до десятого колена.
— Какие люди? Аристократы? А простые люди — до этого им было?
— Но теперь до этого? Почему же аристократам можно было вести свое родословное древо, а простому человеку вроде это и ни к чему? Предки — это часть нашей родины. Притом большая часть.
— Да все правильно, что ты меня агитируешь? Разве я против? Но жизнь у нас была суровой, не до этого было.
Мать оглянулась на Татьяну, спросила вполголоса:
— О чем они спорят? Никак не пойму…
— Вася хочет отцу памятник поставить, — сказала та громко ей прямо в ухо.
— Памятник? Кузьме? — удивилась мать, и глаза ее наполнились слезами. — А где ж вы его поставите? Во дворе? В саду, правда, можно…
— Почему во дворе? — недовольно заворчал Гурин. — На могиле.
— На могиле? А найдешь ты ее?
— Найду! — И, оживившись, он стал вспоминать: — Я как сейчас помню, где она. Тропкой надо пройти посередине кладбища, дойти до впадинки и свернуть налево наискосок, и вот она — на бугорке. В левом дальнем углу ее надо искать. Верно?
— Верно… — кивнула мать. — Да только теперь трудно шукать, там и погоста уже того сколько годов нету. Ликвидировали давно.
— Как ликвидировали? — вспыхнул Гурин.
— Сразу после войны еще. Объявили запрет, в центре города погост оказался, открыли новый. А на старом, сказали, тридцать лет ни хоронить, ни строить ничего нельзя. Кто хочет, может своих перенести. Кой-кто переносили. А мне не до того было: голод, разорение. Ты еще в армии служил, в Германии, Алеша учился в Киеве, а Таня то ли в школу ходила, то ли уже бросила учебу, работать пошла.
— Работала уже… — подсказала Татьяна.
— Да, работала. А кроме того, думалось: «Тридцать лет! Успею». Успею, успею, да так и по сю пору… Да там и переносить, наверно, уже нечего было — годов-то сколько прошло.
— Н-да… — только и сказал Гурин. Подумав с минуту, встал, обратился к Алексею: — Пойдем, посмотрим?
— Куда?
— На кладбище.
Тот молча повиновался.
Подойдя к месту бывшего кладбища, Гурин остановился, прикидывая, куда идти. Канавки, которая когда-то, вместо ограды, окаймляла «вечный покой», не оказалось, вместо нее в обе стороны тянулась накатанная асфальтированная дорога. За дорогой — веселые домики с палисадниками. Присмотревшись, он увидел между ними проулок, кивнул брату, и они пошли по этому проулку дальше.
— Странный народ, — покрутил головой Гурин. — На кладбище живут.
За огородами начался пустырь, Гурин приободрился, прибавил шагу и вдруг остановился: