Война войной, она, конечно, дает о себе знать, и годы — тоже свое берут. Но тут, мне кажется, Платоныча пришибли обрушившиеся на него почти один за другим три события, которые на Платоныча подействовали как удары.
Первый — дочь выскочила замуж за военного, уехала на восток и внучонка Юрку с собой увезла. Затосковал крепко после этого Платоныч, места себе не находил. Особенно без внука ему было тоскливо, остался как без рук. Жаловался:
— Зачем мальчонку потащила? Обжилась бы сначала сама… Может, он и не примет мальчонку…
— А разве Володя не отец Юры?
Платоныч усмехнулся, отшутился:
— Чудной ты! Чем же наша Люська хуже других? Она у нас девка современная! Теперь же как? Сначала дитя родит, потом замуж выходит.
Шутил, а у самого грусть-тоска в глазах, со временем успокоился, но печать какая-то на нем осталась. Чувство одиночества вроде как испугало его.
Второй случай связан с военкоматом. Полечил Платоныч повестку — обрадовался, пошел туда как на праздник, торжественный, а возвратился туча тучей. Военный билет в руках принес, с порога швырнул его на стол, да не рассчитал — билет, скользнув по гладкой поверхности стола, улетел в дальний угол комнаты.
— Все… — объяснил он коротко на немые вопросы жены и мои. — Сняли с учета… Мобилизационный листок выдрали… Больше я не нужен… Балласт… Ну? Уж лучше бы меня оскопили, чем такое надругательство…
— Еще что придумал на старости лет! — возразила жена. — Постыдился бы говорить такое.
— Так все уже… Все! Списан! Выбросили, как ржавую шайку на помойку. — Он открыл дверь в кладовку, стащил с верхней полки рюкзак, нервно дернул за шнурок, разодрал гузырь пошире и, схватив за нижние уголки, вывалил содержимое рюкзака на пол. Пара белья еще военной поры, теплые носки, котелок, кружка, бритва безопасная с набором лезвий, мыло, платки носовые, нож складной — с ложкой и вилкой, полотенце — весь этот солдатский скарб лежал горкой на полу. — Все! Разбирай — куда что. Хоть в мусорный ящик! Ничего не нужно.
Жена стояла не двигаясь, молча смотрела на расходившегося мужа. Тяжело дыша, он сел на стул, положил себе на колени пустой рюкзак.
Я поднял зеленую книжечку военного билета, стал листать ее. В графе «воинское звание» прочитал: «Старший лейтенант».
— Так вы же офицером были? А говорили — солдат, солдат…
— То после войны уже присвоили… Учился, на сборах был… — пояснил он нехотя. — Сначала младшего присвоили, потом лейтенанта. Каждые два-три года приглашали на сборы, в звании повышали. Я как-то даже пошутил, сказал военкому: «Я так и до генерала дослужу». И после этого будто сам себе напророчил: вызывать стали реже, реже. Сегодня наконец вспомнили, обрадовался, побежал. Думал: вернусь капитаном, — Платоныч улыбнулся грустно. — Ну, а что им там моя карточка — мешает? Переложи ее в другой ящичек, и пусть лежит, а я буду думать, что я еще… действующий… нужный…
Посидел, утихомирился, принялся снова все складывать в рюкзак.
— Пусть не думают! Без меня они все равно не обойдутся. В случае заварухи я и без листка, без повестки приду на свой пункт сбора.
Успокоил себя Платоныч, однако не совсем, обида осталась, сосала она его, как застарелая болезнь. Седины прибавилось, в походке появилась сутулость, усталость…
Третий случай — самый тяжелый для него, от которого он только-только стал приходить в себя, — пенсия. На торжественном собрании он так разволновался, так расстроился, что не выдержал, убежал. Цветы и транзистор ему привезли на квартиру и вручили в домашней обстановке.
После Платоныч объяснил свой поступок:
— Хвалить начали так, что мне даже стыдно сделалось. Стыдно и обидно. Уж так нахваливали, так нахваливали: и работник хороший, и человек… А если такой хороший, почему провожаете? Не люблю фальши… — Долго сидел, поникнув головой, потом, как бы думая вслух, добавил невесело: — Выбросили… Это, брат, выброс уже такой, что дальше некуда. Куда дальше, что у меня теперь дальше-то? Ни-че-го… Сиди теперь и жди ее, косую… Да я понимаю, — вдруг вскинул он голову. — Я понимаю, в этом никто не виноват… Я и не виню никого. Эх, жизнь, жизнь…
Заглянул я к Платонычу как-то перед Майскими праздниками — дрель понадобилась: новые карнизы купили на окна, укрепить надо было их. На мой звонок дверь открыла жена Платоныча — Клавдия Петровна, уставшая от жизни, полнеющая женщина. Она щелкнула замком и, не взглянув на меня, направилась своей утиной походкой на кухню, бросив на ходу куда-то в комнаты: