— У тебя че — Марья?
— Я насчет вчерашнего… — проговорила она тихо.
— Что «вчерашнего»?
— Вчерашнего разговора… Вы были как раз, Владимир Иванович обещал…
— Не помню.
— Ну, корова у меня стара, заменить бы… Детишки без молока. Владимир Иванович обещал…
— А-а!.. Нет, с этим делом надо погодить.
— Так обещал…
— Мало ли что обещал. И вообще это дело неправильное, мы пересмотрим его: заменять плохих личных коров на хороших из колхозного стада. Как это?
— Так всегда ж делали, и было хорошо.
— «Хорошо»! Индивидуалам хорошо, а общественному хозяйству урон. Мы прежде всего о колхозном должны пектись… Печься…
— А мы какие? Не колхозные? — слабо возразила Марина. — Колхоз — это мы и есть. Или как? Владимир Иванович всегда так говорил.
— «Говорил». Дай корову, а потом — дай сена. Так?
— Так. Да так и было. А теперь что ж, и сена не будут давать?
Гришанов промолчал. Не к месту спор затеял, случайно вышло. С Бамбизовым из-за этого спорил, райком себе в помощь призывал, но председатель делал по-своему. Накипело, и потому теперь не сдержался, затеял дискуссию зря.
— Правление решать будет, — сказал неопределенно и пошел к машине.
А Марина стояла — сердце зашлось болью: самой теперь придется выкручиваться с коровой. А как? Эту сдать в мясозаготовку… Другую купить. За вырученные деньги не купишь, разве что телочку… Ждать потом сколько — год, два, пока она станет коровой. Надо было раньше обратиться к Владимиру Ивановичу…
В сторонке судачили вполголоса женщины.
— И что ж за болезнь такая: был, был человек, вчера ходил, смеялся, а утром — нет?..
— Много ли надо! А он уж давно жалился на сердце.
— Укатали крутые горки…
— Ить он у нас тут, почитай, годов пятнадцать, коли не боле. Пришел чернявый, молодой, а стал весь сядой.
— Сядой!.. Сядина в бороду — бес в ребро.
— И что зря на человека, да на покойника…
— Не зря, было дело.
— А и было — не грех: Анютка — баба умная, ему под пару. Сходственные они.
— Кто ж говорит, что не сходственные? Сходственные. Да стыдобушки сколько перенести им пришлось.
— А поседел он ишо ране того…
— Дак и то, поседеешь: вспомнить, что было… И все на одну голову, на одно сердце, на одни плечи. Сверху жмуть, недовольство, снизу тоже недовольство: бедность, нехватка. Пока это все улегулировалось: тут поднялось, там опустилось.
— Все равно недовольство.
— Дак всем рази угодишь?..
Виктор обнял руль, уткнулся лбом в клаксон, задумался. Почему-то первое известие о смерти Бамбизова его совсем не поразило. Когда прибежала на рассвете растрепанная, бледная Ольга Тихоновна и закричала охрипшим голосом истерички: «Помогите!.. Помогите!.. А-а-а!..», Виктор сразу все понял и ничему не удивился. Даже как-то спокойно слушал вопли испуганной женщины и недоумевал, почему она орет: когда-то это должно было случиться, могло случиться и гораздо раньше. Но действительно, почему именно сегодня? Сегодня он этого не ожидал. Никакого повода, никаких признаков не было. А Виктор-то думал, что знает его лучше, чем самого себя. Лет десять вместе, бок о бок. В каких только переплетах не бывали! Был он ему и другом, и советчиком, и нянькой, и всем, чем угодно… Не удивился Виктор известию, схватился и побежал к телефону, вызвал врача. Спокойно слушал тогда Виктор, а теперь, будто шок прошел, нахлынула тоска…
Задумался Виктор, не заметил, как Гришанов забрался на председателево место, как под его тяжестью скособочился «газик», присев на правую рессору.
— Поехали.
Не поднимая головы, Виктор нажал до отказа на стартер. Металлическим скрежетом взвыл мотор, машина рванулась и понеслась.
Пулеметной дробью снова застрочил пускач, стрельнул несколько раз голубыми кольцами в небо и затих. Трактор завелся, поурчал на месте немного и побежал, нескладно вихляясь на выбоинах. Растопыренные высокие колеса делали его похожим на новорожденного телка.
Народ стал медленно расходиться.