Потапов смотрел на Сякину и молча грыз ноготь: ее обвинение поразило его. А та не унималась:
— Предлагаю срочно созвать бюро и обсудить этот вопрос. Надо его примерно наказать. — Она резко обернулась к Гришанову и посмотрела на него в упор, ожидая одобрения. Но Гришанов вдруг съежился, втянул голову в плечи и, виновато степлив глаза, обернулся к Потапову: «Меня наказывать? За что?..»
— Кого наказать? — спросил Потапов, досадливо морщась.
— Бамбизова, разумеется.
Гришанов облегченно вздохнул, а Потапов, будто у него зуб заныл, простонал:
— Да ведь его уже нет! Разве вы не поняли, о чем речь?
— Прекрасно поняла. Наказать надо — в пример живым, чтобы не повадно было в другой раз…
— Другого раза-то не будет! — отмахнулся Потапов. — О чем вы говорите?
— Как знать, Федор Силович, — стояла на своем Сякина. — С Бамбизовым не случится, а другие могут повторить. Дурные примеры заразительны — это не мной сказано. Мы не можем допустить, чтобы в наших рядах были самоубийцы.
— Да нет его уже в наших рядах, нет. Он уже в тех рядах, откуда не исключишь. — Потапову надоела Сякина, она мешала ему сосредоточиться.
— Не важно. — У Сякиной нервно задергалась правая щека. — Нужно посмертно вывести его из состава членов райкома, исключить из партии и просить вышестоящие органы о лишении его высокого звания Героя Социалистического Труда.
— Не говорите глупостей, — оборвал ее Потапов.
— Да-да, Федор Силович, — стояла на своем Сякина. — Только так мы сможем воспитать достойную смену, только так мы сможем воздействовать на молодежь. Я убеждена: мы не имеем права хоронить его коммунистом — он проявил малодушие. Раз уж мы проморгали в своей воспитательно-пропагандистской работе его при жизни, надо наверстывать это дело после смерти. Тут, конечно, есть недоработка и райкома в целом, и моя, как человека, ведающего пропагандой, но большая часть вины ложится на товарища Гришанова. Он был послан райкомом в колхоз, чтобы проводить эту работу. Но, судя по всему, с поручением товарищ не справился, доверие районной партийной организации не оправдал.
«Вот оно, начинается…» — Гришанов приподнялся, беспомощно развел руками, глазами прося пощады у Потапова. Тот махнул — сиди, мол, хотел что-то резкое сказать Сякиной, но сдержался.
— Да, конечно… Человека мы проморгали, — согласился он и мягко попросил Сякину: — Ладно, Венера Изотовна, идите, займитесь своими делами.
— А бюро? — сдвинула та нарисованные брови. — Имейте в виду, это не просто самоубийство на почве чего-то там сугубо личного. У него мозги всегда были с завихрениями. Вспомните, какие он мысли высказывал? «Я готов бросить себя на плаху!» Вот он и бросил, думал, мы споткнемся о его труп и свернем в сторону. Но не тут-то было, просчитался!..
— Ладно, потом. — Потапов не знал, как от нее отвязаться. — Ладно, Венера Изотовна, я вас понял. Идите. Мне нужно посоветоваться с обкомом.
— Правильно. Уверена, вам скажут то же самое.
Выждав, пока за Сякиной закрылась дверь, Потапов потянулся к белому, с витым в мягкую спираль шнуром, аппарату, но трубку не снял: вспомнил о Гришанове.
— Как же это случилось? Толком можешь рассказать?
— Нет, не могу, Федор Силович… Ничего не знаю.
Постучал Потапов пальцами по стеклу, покряхтел:
— А что ж ты говоришь: «Я так и знал»? Что знал?
— Не надо было нам, Федор Силович, спасательную операцию в отношении его проводить.
— Какую?
— Ну эту… С этой, с бригадиршей, с Конюховой… Пусть бы путался. Предупредить бы помягче — мол, крути с ней, но так, чтобы никто не знал, чтобы поменьше разговоров было…
— Нельзя. Моральное разложение. Тут только отпусти вожжи…
— Там не просто — любовь…
— «Любовь…» А жену куда? Она грозилась в обком поехать. Но в каком положении я, как секретарь райкома? Не реагировать не мог. Да и Бамбизова надо было спасать. Человек он увлекающийся, горячий, мог далеко зайти, а это плохо кончилось бы и для него самого, и для нас… — Потапов задумался. — Конечно, не так надо было все это делать, не Сякиной поручать это деликатное дело. Да и ты тоже, пошел у нее на поводу. Так грубо все, по-медвежьи…
— Но, Федор Силович!.. — Гришанов приподнялся, приложил руку к сердцу, закрутил головой. — Я не виноват. Ведь я понял, что это ваше прямое указание…
— Да никакого, тем более — прямого, указания я никому не давал, — рассердился Потапов и досадливо отмахнулся. — И — хватит об этом. — Помолчал и сам же снова заговорил: — Неужели из-за этого? Времени-то сколько с тех пор прошло? Нет, не может быть. Я понимаю — тогда, сразу, вгорячах. А теперь? Нет, тут что-то другое. — И от этой мысли Потапову почему-то стало легче, будто он уже доискался до причины и она лежит далеко, за пределами его влияния. Но, вспомнив, что дело со смертью Бамбизова только еще начинается и что он ни до чего пока не доискался, а лишь отмел одну из причин, вспомнил, что тем не менее ему придется давать объяснения по этому поводу, и, по-видимому, не один раз, помрачнел, заговорил раздумчиво. Говорил и в словах нащупывал объяснения случившемуся, искал причину, и искал ее где-то на стороне, подальше от себя.