— Можа, и скорее, только сало ты есть не стал бы: керосином отбивает, — уверенно возразил Карпо и отдал ему свой прут: — На, неси, давай другие.
Авдей ушел, а Карпо выхватил из голенища нож и принялся им скрести опаленные места, приговаривая:
— Так, тут хорошо!.. А тут вот еще сыровато, — хлопал он ладонью по туше. — Утюжком пригладить надо. Микита, сбегай, скажи дяде Авдею — пущай утюжок прихватит.
— Какой утюжок?
— Ну какой? Он знает. А ты, Василь, за ворота выглянь.
Мы побежали. На улице было тихо, морозно. Одинокий месяц плыл в вышине, снег искрился и скрипел под ногами. Не успел я выглянуть за калитку, как вслед за мной вышел сам крестный. Постоял за воротами, озираясь, вернулся во двор.
— Иди в хату, не маячь тут, — сказал он мне.
Но я в хату не пошел, а завернул снова в сарай. Авдей принес прут и «утюжок». «Утюжком» оказалась та самая железина, которая похожа на лопаточку. Карпо гладил кабаний бок «утюжком», дым и пар с шипением вырывались из-под него, ели глаза.
Долго мы с Никитой не могли выдержать такой чад и вернулись в комнату. Я, наверное, здорово угорел, потому что вскоре меня стало клонить в сон. Как потрошили кабана, как разделывали сало, как «начиняли» колбасы — ничего этого я не видел.
Разбудили меня только утром. Будил сам крестный:
— Эй, помощник, вставай свежатину есть.
Я продрал глаза. Все уже сидели за столом и мирно беседовали. Ульяна разливала в стаканы водку. Никаких следов от ночной работы не осталось: все помыто, прибрано. Только вкусный запах свежей свинины щекотал ноздри.
В полдень, как знал, к Карпу заявился уполномоченный.
— Зарезали? — спросил он.
— Да ну где там!.. — отмахнулся Карпо и состроил на лице скорбную гримасу. — Попался какой-то невковырный: не растет — хоть ты убей. Думаем до пасхи подержать, — и повел представителя власти в сарай. Там в закутке похрюкивал полугодовалый поросенок. Откуда он взялся — я понятия не имел. Как в сказке — превращение какое-то. Уполномоченный удивленно посмотрел на Карпа:
— Не больной?
— Да нет вроде, а вот не растет. Попадется ж такой…
Недоумевая, писарь вышел из сарая, предупредил на всякий случай:
— Шкуру ж не забудьте снять.
— Помню, как же!.. — заверил его Карпо, провожая за ворота.
Но и с этого поросенка шкуру Карпо не снял. Перед самой пасхой он притащил с совхозной фермы дохлого кабанчика — купил у сторожа за гроши, будто на корм собаке, и показал ветеринару. Тот осмотрел труп и выдал справку. Карпо закопал дохлого кабана, а своего живого зарезал и «осмолил».
И вообще, сколько я знаю, Карпо ни одной шкуры государству так и не сдал, всякий раз находил способ обойти неудобный для него закон.
Подпольный поросенок № 2
Второй раз Карпо вступил в конфликт с государством на почве поросячьих дел уже лет через пятнадцать после войны. Это в то время, когда в поселках городского типа запретили рабочим держать домашний скот. Под строгий запрет подпадал и Карпов поросенок — он был приговорен к смертной казни, как не имеющий права проживать в городской местности. Лишился он этого права, потому что отрицательно влиял на Карпа — культивировал в нем психологию частника.
А Карпо свою жизнь без поросенка не мыслил. Хотя и получал он зарплату и дети уже выросли, работали, но появились внуки — целая артель. И не представляли себе Карпо с Ульяной, чем бы они кормили всю эту ораву, если бы не своя свинина — сало да мясо.
И вдруг такое постановление.
Долго кряхтел Карпо, чесал затылок — думал, как быть. Без поросенка ему никак нельзя. И тогда за садом соорудил он свинюшник, прикрыл его разным хламом — ветками, бревнами, и ночью скрытно перенес туда поросенка. А в старом закутке в сарае сложил топливо.
Когда пришел уполномоченный из поселкового Совета, Карпо показал ему пустой сарай.
— Нема. Давно не держу. Ишо того не съели. Думал купить, но раз такое дело — остепенился.
— Но вы понимаете, чем вызвано такое мероприятие? — осведомился уполномоченный.
— Ну, как же! — сказал Карпо. — Для облегчения. То чертуешься с этой скотиной — ни дня, ни ночи не видишь, А так пришел с работы и отдыхай культурно: чи газетку почитай, чи в клуб иди…
— Да, да, — подтвердила Ульяна. — Это ж стыдно сказать, перед внуками стыдно: ни одного кина после войны не видела.
— Не только поэтому, — сказал уполномоченный, хлеба много травят скоту.
— Да, можа, ваша и правда, — согласился неуверенно Карпо.