— Брехня, — решительно сказала Ульяна.
— Да, конечно, брехня, — поддержал жену Карпо.
— Как «брехня»? А чем же вы кормили свиней?
— Пойлом, картошкой, кукурузой с огорода. Ну, не без того — подправишь когда и хлебом.
— Ну, вот — видите? А говорите! — обрадовался уполномоченный.
— Кто б его кормил хлебом, если бы был комбикорм, — отмахнулся Карпо. — Ладно, нехай будет по-вашему.
От Карпа уполномоченный направился к соседу через дорогу — многодетному мужику Неботову. Тот всегда держал корову и поросенка. Но и оттуда уполномоченный вышел ни с чем. Провожая его, Неботов говорил:
— Нема, ниче нема. Все ликвидировал.
Проводил, подошел к Карпу, подал дрожащую руку — волновался Неботов.
— Пронесло, — сказал он, — а надолго ли? Ну, до зимы прокантуюсь как-то: сейчас угнал Семка корову в лес, а зимой?
— До зимы, можа, ишо десять раз перемелется. Это тут что-нибудь не так, ошибка какаясь вышла. Как же жить без поросенка? Да ишо с семьей?
— Хоть бы твои слова, так бы сказать, сбылись. А ты как с поросенком?
— Да как? Ликвидировал, — сказал Карпо и ушел.
Ульяне после этого забот прибавилось — тайком таскает еду поросенку, кормит его чаще обычного, чтобы голос не подавал.
Прошла неделя, и успокоилась Ульяна, ослабила бдительность. Как-то заболталась с бабами, не накормила вовремя прожору. А тут, как на грех, увидела — идет по улице тот самый уполномоченный. «Никак перепроверку делает?..» Метнулась во двор, прислушалась: подпольщик повизгивает, есть просит. Сунула руку в варево — горячо, нельзя давать, все нутро обожжет себе поросенок. Успокоить надо. Как? Металась, металась, увидела на гвозде в сарае с военных времен маска резиновая от противогаза висит, схватила, помчалась в подпольный свинюшник. Поросенка меж ног защемила, натянула ему на голову пыльную очкастую резину. Отпустила — мечется поросенок, хрипит, но тихо, почти не слышно. Вышла и идет по огороду, как ни в чем не бывало. Довольна своей находчивостью. Будто по делу нагнется к грядке, а сама прислушивается — не визжит ли. Нет, молчит. Выглянула за ворота — прошел мимо уполномоченный, в конец улицы к кому-то подался.
«Ну и слава богу, — думает Ульяна, — пронесло». И не торопится к поросенку: молчит и молчит. Принялась еду его студить: переливает из чугуна в ведерко, мнет рукой вареную картошку. Приготовила не спеша, понесла. Открыла дверцу, посмеялась над поросенком:
— Ну что, осохимовец? Лежишь?
«Осохимовец» не шевельнулся. Ульяна в испуге сдернула с него маску, подняла на руки еще теплое тельце, принялась тетешкать его как ребенка. Разняла пасть, в рот ему стала дуть — ничего не помогает. Принесла в хату, из бутылки молока в глотку налила — пыталась оживить. И когда убедилась, что поросенка не воскресить, заплакала, запричитала, как над покойником.
Пришел вечером Карпо с работы, узнал о беде, рассердился на жену. Обругал скверными словами, а потом хлобыстнул ее резиновой маской. Молчит Ульяна — чувствует свою вину, глаза только закрыла, чтобы не выхлестал. А Карпо не успокаивается, ярится, схватил поросенка за задние ноги, замахнулся, но не ударил, сдержался. Взял лопату, пошел в концы огородов закапывать.
В воскресенье Карпо поехал в город на базар и купил там другого поросенка. Дотемна в посадке сидел с ним, кормил, за ухом чесал, а когда стемнело, незаметно огородами пробрался к потайному свинюшнику и пустил туда притомившегося за день кабанчика.
— Иди, гуляй, да сало потолще нагуливай. Можа, ты будешь удачливый… — и, перекрестив его, закрыл тайник.
Карпу без поросенка никак нельзя.
Легальный кабан
Карпо оказался прав: вскоре все переменилось, и он перевел подпольного поросенка на полноправное жительство в сарай. Перевел открыто, гордо, даже будто с вызовом кому-то: вот, мол, говорил вам, и вышло по-моему… И вырос этот поросенок на удивление удачливым. Право, не знаю, что тут сыграло большую роль — то ли легальное положение и наступившее вольготное поросячье житье, то ли сытые харчи, то ли особый хозяйский догляд, а только вымахал этот кабан небывалых размеров.
К тому времени я уже не жил в поселке и бывал там лишь в редкие свои наезды. Один из них и пришелся как раз на последние дни жизни этого кабана. Поэтому знаю о нем не из чьих-то рассказов, не понаслышке, а сам все видел.
Карпов дом в тот день походил на муравейник. Приехал Никита с женой и детьми. Он жил и работал на руднике. Жена его простая, спокойная, безо всяких претензий женщина, вела себя у свекрови как дома: знала, «за что хвататься», то есть знала, что делать, называла Ульяну мамой, а Карпа папой, и, видать, старикам она очень нравилась.