— По-разному живут. На Кубани — получше, на севере — похуже.
— А почему, в чем причина? Государство эн одно?
Гурин усмехнулся:
— Государство-то одно, да земля разная.
Притихшие было гости оживились: правильно ответил Гурин — вся причина в земле: какая она — чернозем ли, песок, глина — от этого многое зависит.
— Ну да, ну да… — закивал и Неботов. — А теперь скажи мне вот такую вещь: когда ты приезжаешь куда-нибудь там, ну к чужим людям, так бы сказать, как ты начинаешь разговаривать? Прямо, или как это делается? Люди-то разные.
Гурину льстит, что его слушают, интересуются, охотно отвечает Неботову:
— Люди, собственно, везде одинаковы. Но, конечно, психология разная. Тут помогает чутье — к кому как подойти. Это уже профессиональное. Вот был у меня такой случай…
Затаились, слушают, шикают друг на друга — не мешай, мол. Мать с тарелкой в руке стоит — принесла да и боится поставить ее на стол: вдруг спугнет разговор. Самой тоже любопытно — нечасто на такой разговор раскачаешь сына. Кончил Гурин рассказ, загомонили гости, как потревоженный улей, а Неботов снова с вопросом, да поинтересней прежнего:
— А вот те, что книжки пишут, — так то как? Откуда они берут все это? Придумывают из головы, так бы сказать, или тоже ездиють?
Вздохнул Гурин — затронул сокровенное. Подмывает сказать, да поймут ли, не сочтут ли хвастунишкой? Не выдержал, начал издалека, уклончиво:
— Кто как, дядя Федя. Одни выдумывают, другие из жизни берут материал.
— Ну а ты, к примеру, смог бы?
Тряхнул головой Гурин — смог бы. Переглянулись гости — не верят. Гордая, но настороженная заиграла улыбка на лице матери. Подвинулся ближе Неботов — ждет подробного ответа: в чем же дело, почему не напишешь, раз можешь.
— Времени не хватает, — проговорил Гурин и пояснил: — У меня накопилось очень много интересного материала: садись и пиши. Но чтобы засесть за книгу, надо оставить работу. По крайней мере на год. А оставить работу я не могу… Хотя бы потому, что должен регулярно помогать матери, к примеру…
Заморгала растерянно мать, забегала глазами по гостям, с трудом совладала с собой, сказала весело, бесшабашно:
— Сама чую — зажилась я на этом свете. В тягость уже сама себе стала, а детям — так и говорить не приходится. А что я сделаю — нет смерти, и все. Тут вот как-то живот прихватило, ну, думаю, слава богу, помру. Нет, отпустило.
— Да о чем ты, мать? — поморщился Гурин, заметив, как налились слезами ее глаза, как сразу потеряли к нему интерес гости: тетя Груня занялась внучками, крестная засобиралась домой, Иван Михайлович допил из стопки и, нанизав на вилку огурец, селедку, лук, бережно нес все это в заранее раскрытый рот. Один Неботов не сдвинулся с места, задумался. — Ма, — не унимался Гурин, — ну, я просто так сказал, просто мыслями поделился…
— Кузьмич, — поднял голову Неботов, — а ты садись за книжку, если так обстоит дело. Павловну мы не дадим в обиду, пусть ко мне идет жить. Гуртом — оно всегда лучче. Будет за детишками приглядывать, а я возьму участок под лес побольше — и на Катерину, так бы сказать. Теть Нюш, как вы, согласны?
— Дак и хату тогда возьмите, Сеньке будет, — отозвалась Павловна.
— Нет, хата пусть остается как есть — за вами. Мало ли что может случиться? — рассудительно говорил Неботов. — Может, вам у нас не понравится, а может, у ваших ребят не заладится, вернутся домой… Нет, хату трогать нельзя. Квартирантов пустите…
Неботов не кончил. Прибежала дочь и торопливо, захлебываясь, прошептала что-то ему на ухо. Он вскочил, кивнул на ходу жене, и они помчались домой.
Гурина мутило, вышел на крыльцо, повис на перильцах.
Гости постарше медленно и незаметно расходились. Помоложе еще сидели, разомлели, разговорились, обсуждали проблемы большие, государственные. Гурин слышал сквозь открытое окно этот разговор и почему-то сердился, сплевывая в палисадник горькую табачную слюну. И вдруг он увидел внизу ноги, обутые в широконосые желтые туфли. Это были неботовские туфли, но — боже мой! — на что они стали похожи! В грязи, с налипшей соломой, измазанные кизяком, в них с трудом угадывались те блестящие туфли с таким прекрасным рантом.
Гурин поднял голову — перед ним стоял заляпанный грязью Неботов. Руки у него тряслись, губы подергивались, словно у обиженного ребенка, лицо искажено, как от нестерпимой боли в животе. За его спиной без кровинки в лице терзала концы платочка Неботова. Взрослое горе отпечаталось в глазах девочки, которая поддерживала под локоть мать. А из неботовского двора, словно кто сыпанул их оттуда из лукошка, торопились ребятишки. На какое-то мгновение они скучивались у одной, потом у другой разбитой колеи, преодолевали препятствия и, выбравшись на простор, мчались во двор к Гуриным. Старшие вырывались вперед, младшие отставали, но, упорно ковыляя кривыми и неуклюжими ножонками, все стремились к цели. Гурин засмотрелся на этот десант и не расслышал, что говорил Неботов. И только когда последний из форсировавших улицу благополучно достиг гуринских ворот, прислушался.