Наша родня не оставляла Липочку без внимания, все старались «пригорнуть» ее: когда она лежала в больнице, навещали часто, если кому случалось бывать на станции или на базаре, обязательно заходили к ней, оставляли подарки. Приглашали к себе в гости, и она, что было очень приятно нашим, иногда приходила и вела себя просто, как-то легко и свободно называла свекровь мамой. А младшие Гаврюшкины братья чувствовали себя при ней скованно и после говорили:
— Дужа шустрая! И аппетит отбивает: она ж ничо не ест. Две ложечки выцедит, и все.
— И неправда, — заступалась за Липу моя мать. — Ела, хорошо ела — сама видала. И борщ, и вареники ела, и даже похвалила.
— Да скольки она там съела? У нас кошка больше ест, — морщился Иван.
— Ну, а ты хочешь, штоб как ты: налить миску борща и все слопать, да ишо деревянной ложкой. Она ж культурная.
— От такой культуры с голоду сдохнешь. И рессору не поднимешь. — Иван работал вагонным слесарем, и ему часто приходилось менять рессоры. А они, наверное, тяжелые, поэтому Иван все время о них и говорит, рессоры стали у него как присказка во всяком разговоре — к месту и не к месту.
А когда у Липочки месяцев через пять или шесть после Гаврюшкиных проводов родилась девочка, ее совсем перестали оставлять в покое. Особенно моя мать. Она почти каждый свободный день ходила к ней, убирала в комнатах, мыла полы, стирала пеленки, помогала варить кашу ребенку и заодно готовила обед на всю семью. Липочкин отец работал большим начальником на железной дороге и дома почти не бывал. Мать ее хоть и не работала нигде, но постоянно жаловалась на какие-то болезни — то голова, то сердце, и дочери никак не помогала. Новую родню из Гагаевки Липина мать выносила с трудом. У нее даже не всегда хватало терпения дождаться, когда моя мать справится с уборкой. Она часто останавливала ее на полделе и, многократно повторяя «спасибо», просила прийти завтра, потому что она очень устала и у нее разболелась голова и что ей нужен покой. Мать не обижалась на нее, приходила в другой свободный день и делала в доме всю черную работу.
Гаврюшкины братья недолюбливали невестку и ее родню, особенно Иван. Низенький, коренастый, он, бывало, при упоминании Чуркиных втянет свою большую голову в плечи, скривит лицо брезгливо и крякнет недовольно.
— Не люблю я их, — признавался он матери. — Какиясь они хитроватые и заносчивые. Ну, вот скажи, чем теща Гаврюшкина хворает? Да ничем, притворяется. И Липочка такая ж будет. Она и сейчас такая, только хитрая, как змейка. Пока Гаврюшки нема. А придет, дак она и знать нас не захочет. Укусит! Вот опять же скажи мне, зачем ей говорить на каждом шагу, что девочка похожа на Гаврюшку, что она копия его, и все такое прочее? Ведь всем же видно, даже слепому, что Гаврюшкой там и не пахнет, что это вторая Липочка, белая, зубки реденькие и губки тонкие, будто две резиночки натянуты. Ну?
— Во! — не сдавалась мать. — Да нехай! Рази ж то плохо, што она так говорит? Значит, ей хочется, чтобы так было, роднится.
— «Роднится»! Родниться можно и по-другому, а че ж хитрить и брехать: похожа, похожа, а она совсем и не похожа. «Культурная»! Какая ж она культурная, если пеленки своему дитю не постирает? И сама уже зателепанная ходит, будто ее сразу семеро облепили. Зайдешь — стыдно глядеть: непричесанная, неумытая, руки по самые локти то ли в гарбузе, то ли в детском… этом… А губы накрашены. Кабы б не ты, так што б там было? По макушку утопла б!
— То ничо, не грех — молодая ишо, не привычная. Первый ребенок — тут хоть кто растопырится от неуменья, — оправдывала мать Липочку.
— «Гаврик», «Гаврик», — передразнивал Иван невестку. — Черт-те што, как собаку кличет.
Иван ни внешне, ни по характеру не похож на Гаврюшку, да и от других братьев он сильно отличался. Те — шутники, озорники, широкие натуры, а он — угрюмый, молчун, какой-то себе на уме. Скуповат, обидчив и завистлив. Поэтому мне не хотелось верить Ивану про Липочку. И тем обиднее было, что возразить Ивану было нечего, он во многом прав: в моих глазах Липочка тоже стала тускнеть.
4
Когда Гаврюшка отслужил армию и вернулся домой, вся родня по очереди звала его в гости. Так в нашем краю заведено. Дошла очередь и до нас. Мать наготовила как для свадьбы: холодцу наварила, из синеньких икры сделала, перец капустой нафаршировала, пирожков напекла, картошки с мясом стушила, ведерный чугун компоту сварила и в погреб вынесла. Всю родню созвала — человек двадцать.