От Симаковых вышла женщина и, склонив голову, торопливо направилась по улице. Поравнявшись с нами, она машинально вскинула глаза и вдруг выпрямилась, заулыбалась Гаврюшке:
— Здорово, жених! Чи ты опять на нашу улицу стал ходить?
Ленка! Голос, лицо — все было ее. Но если бы она встретилась мне не здесь, ни за что не узнал бы ее и, наверное, назвал бы бабушкой.
Гаврюшка приободрился, заулыбался как-то по-юношески, отшутился:
— Дак тут же, кажуть, девок много красивых развелось.
— А не поздно вздумал до девок бегать?
— Самый раз. А потом — теперь же облегчение какое: пешком ходить не надо, автобус возит.
— То да, то да… — проговорила Ленка и побежала.
Меня она так и не узнала.
— Че ж пешки? Автобус скоро, — прокричал ей вдогонку Гаврюшка.
— Некогда мне, спешу, — засмеялась Ленка и добавила: — Пешки скорей дома буду, мне близко.
Гаврюшка проводил ее долгим взглядом, вздохнул.
— То ж невеста моя была, — сказал он и усмехнулся горько и с упреком к себе. И вдруг выругался матерно и заплакал. — Эх, жизня, твою… Если б я на ей женился, рази ж я ото жил ба так? Да никогда! Она б, жизня, всю дорогу была б в радость… А теперь шо ж?.. Она ж прошла уже, жизня?.. — спросил Гаврюшка и умолк, удивленный.
Он достал из кармана платок, тряхнул им и принялся вытирать мокрые от слез, по-стариковски подрагивающие, морщинистые щеки.
СРУБИЛИ БЕЛУЮ АКАЦИЮ…
Повесть
1
Все было хорошо до тех пор, пока его не взяли и не посадили в сумку из кожзаменителя, и не понесли. Сумка была еще новая и сильно пахла керосином, отчего его слегка подташнивало.
Последнее, что он услышал в этом доме, была короткая перебранка.
— Ну, придумал! Я в ней продукты ношу… Неужели не нашел ничего другого? — возмущалась женщина. — Испортишь сумку, а я за ней в очереди целый час стояла.
— Ничего с ней не случится, — ответил мужчина. — Я газетку на дно подстелил на всякий случай. А потом — мы культурные, верно, дружок? — Мужчина погладил его по голове. — Не то что некоторые…
— Культурные! — обиделась женщина. — Культурные: в доме ребенок, а он собаку притащил!
И все. Дверь хлопнула, застучали по каменным ступенькам каблуки, сумка затряслась в такт шагам. Щенку стало страшно, он прижался животом к газете, затаился.
На улице повеяло холодом, и он по привычке, чтобы согреться, подобрался в уголок, но стенки сумки оказались холодными, и щенок жалобно заскулил.
— Замерз? — спросил мужчина, и над головой щенка с гырком задернулась «молния». В сумке наступила ночь, но теплее от этого не стало.
Несли его долго, и когда снова гыркнула «молния», на щенка пахнуло теплом и бензиновой гарью.
— Эй, Семен, Неботов, иди смотри. Принес…
— Ну! — Семен заглянул в сумку, поддел щенку под живот руку, вытащил на свет и, подняв на уровень глаз, стал вертеть его и гладить. — Ух ты, какой красавец!
Щенок испугался высоты, забеспокоился, засучил ногами. Семен опустил его на цементный пол, отошел, чтобы лучше видеть, еще раз восхитился:
— Вот это да! А уши — я таких и не видал никогда! Как лопухи, до земли висят.
— Породистая! Давно хотел собаку завести, принес, так, поверишь, житья не стало. Загрызла было… Хуже собаки, зараза, — жаловался хозяин щенка.
— Да он и на собаку-то не похож — игрушка. — Семен снова поднял щенка. — А шерсть какая черная и блестит, будто из капрона! — Семен поднял ухо щенку, оно накрыло всю ладонь, а кончик его даже не поместился и повис между большим и указательным пальцами, — Ты смотри!..
— Породистый, я же тебе говорю…
Семен сдернул с головы кепку, посадил в нее щенка, побежал к своей машине. На ходу прокричал:
— Путевка уже в кармане, ехать торопят. По пути завезу домой, — и уткнулся лицом в кепку, потрогал щекой. Потом оглянулся, спросил: — Как звать его?
— А никак. Не крестили ишо. Жинка звала его так же, как и меня: идиот ненормальный.
Засмеялся Семен, тряхнул головой:
— Ничего, окрестим!
Он открыл дверцу самосвала, положил кепку со щенком на сиденье, повернул ключ зажигания.
Машина фыркнула, задрожала, качнулась с боку на бок и помчалась. Щенок уткнулся носом в пропахшую потом подкладку, растопырил насколько мог лапы, прильнул животом к холодному целлулоидному фирменному ромбу с длинной надписью «Доноблшвейодежда», задрожал и с перепугу даже не скулил.