— Ну, што ты, Жучочек?.. Мамку вспомнил или сон страшный приснился? Спи, маленький, спи, не бойся, я здесь, рядом.
И стало после этого щенку тепло и покойно, и он уснул. Снились ему то сумка из кожзаменителя, то страшная, фырчащая машина, он вздрагивал, поскуливал во сне, но до утра так и не проснулся.
3
Прошло несколько дней, Жучок пообвыкся на новом месте, бегал по комнате, стучал о пол толстыми пятками, ловил Павловну за ноги, приглашал поиграть.
— Старая я уже играться с тобой, — говорила она и осторожно отпихивала щенка ногой.
Жучок не унимался. И тогда Павловна прикрикивала на него с напускной строгостью. Он отбегал от нее, садился на задние лапы и смотрел на старуху черными блестящими глазами, слушал внимательно, силился понять ее слова. Он щурил глаза, двигал бровями, склонял голову то на один, то на другой бок и, пока Павловна разговаривала с ним, с места не вставал.
— Ну что ты будешь делать! Слушает, слушает! Да еще и головой кивает! Что ж это за собака такая? — удивлялась Павловна и всплескивала руками. Жучок понимал этот жест как приглашение к игре, снова кидался к ее ногам, обнимал передними лапами, кусал понарошку. — Дите, как есть дите неразумное!.. Чулок порвешь, в чем ходить буду? Пенсию я ведь не получаю — все документы в войну пропали. А на сыновнюю помочь много ли наодеваешься? На хлеб присылают — и за то спасибо. У них ведь свои семьи, а тут я еще… Ну, кому сказала? — прикрикнула Павловна уже всерьез, и Жучок, поняв, поплелся в угол. — Вот видишь, уже и обиделся… Слова сказать нельзя, обидчивый какой. А ты ж собака, не дите. В теплой хате живешь… А как же дитям моим было, они ж не знали ни ласки, ни тепла вволю? — Павловна присела на табуретку.
Длинной кинолентой разматывалось прошлое. Вспомнила мужа своего, Кузьму. Совсем молодым помер. Еще в ту пору, когда колхозы только затевались. Послали его от работы в село «полномоченным», а там кулаки ночью подстерегли и побили. «Унутренности» отбили, недолго пожил после того, оставил молодую Павловну с двумя детьми. Старшенькому, Васе, шестой годок шел, Танюшке — третий, а Алеши еще и на свете не было, Павловна тяжелой им ходила. Через два месяца после смерти Кузьмы Алеша родился. Толстенький, хороший такой мальчик, волосики длинные. И тихий, не капризный, будто знал, что не в радость на свет появился. Бабка Романчиха, соседка, бывало, придет, заглянет в люльку и скажет: «Хе, живет, улыбается, а лишний, лишний. Прибрал бы его господь — тебе б легше было…» А Павловне обидно… Жалко. Всех жалко. Вася неспокойный был маленьким. Год целый как есть прокричал. Лечила его — и по врачам, и по бабкам носила, что только не делали — не помогло. Измучил вконец. Бывало, Кузьма шепчет ночью: «Нюсь, давай я его покачаю в люльке, а ты поспи». Незаметно поменяют руки, а малыш тут же просыпается и в крик. Это чтобы мать качала. Помучил. А все одно никогда не подумала, чтобы господь его «прибрал» или еще как. Нет…
— Да и как можно? — заговорила Павловна вслух. — У меня ж до Васи двое было — мальчик и девочка, померли. Так мы уж на Васю прямо дышали, все отдали б, тольки штоб выжил… А Татьяна — не помню, как и выросла, промеж ребят росла…
Зашипело на плите, затрезвонила крышка на кастрюле, выбивается из-под нее струйками пар. Подхватилась Павловна, туда-сюда глянула — нет близко тряпки, голой рукой сняла крышку, опрокинула ее на угол плиты.
Щенок привстал, навострил уши, смотрит удивленно — что за шум такой?
— Заговорилась я с тобой, вода уже закипела, а я ишо и картошку не чистила. — Нашла тряпку, сдвинула кастрюлю на край плиты, накрыла: — Нехай постоить пока, спешить всю одно некуда, — и села снова. Бросила щенку пустую катушку, будто котенку: — Поиграйся…
Щенок кинулся за катушкой, догнал, взял осторожно зубами, принес Павловне.
— Несет! Ну что ты будешь делать? Принес! Это тебе, играйся. Хата, слава богу, большая, есть, где побегать. В старой не побегал бы, там повернуться было негде. — Помолчала, перебрала что-то в памяти, вздохнула. — Да… Оставил меня Кузьма с тремя детьми в хате-развалюхе. Маленькая хатка была, под соломой, одно окошко на улицу да одно во двор. И все. Раньше это сарай был, а когда отделились, свекор отдал нам его. Прорубили два оконца, печку сделали — вот и хата. — Павловна подняла голову, прикинула — у кого такая, сравнить бы. Нету таких больше. До войны в конце улицы еще стояли две — у «старцов», а теперь и те перестроили. А сюда, по дороге к химкомбинату, дома повыросли — один другого лучше: высокие, широкие, окна большие. Крыши черепичные да шиферные, а Чепурин свою даже железом покрыл. В раймаге скупил цинковые корыта, и теперь сияет хата, будто в серебре. А в хатах отопление водяное — как в городе: гармошки батарей под окнами стоят. Такую хату хотел сделать себе и Кузьма. Не успел. А жив был — сделал бы, руки у него золотые были.