Я в ответ лишь улыбнулся. Пока на все намеки о перемене отвечаю улыбкой, чтобы не вылететь на опасном повороте. Улыбаюсь, а потом пишу в дневнике: «Опасное подозрение от такого-то». Как бы не подумали ничего лишнего. Хватает того, что за спиной называют «покрестившимся». На комсомольской службе эта тема скоро станет номер один; для избавления от статуса, ненужного и навязанного местной и весьма токсичной рабочей командой, принялся шутить атеистическими шутками, пока что неловко и с большим отвращением для себя. Не хочу подстраиваться. Весь гнев — в дневник.
Конечно, и думать не приходилось, что я неким образом поменялся. Для себя всё тот же Андрей Велихов, двадцатилетний студент. Но для советских знакомых я превратился в чужака, и мое состояние, мои реакции, как эмоциональные, так и поведенческие, вызывает в них, наверное, озабоченность на грани отвержения. Те, кто находятся в подчинении либо знают мой должностной статус, не выражают протеста, кроме разве что внутреннего, о чем я не смогу узнать. Кому-то стал более комфортен новый «Андрей Иванович». А самое высокое начальство, которое способно уничтожить мой иллюзорный мирок благополучия, словно живет на нескольких этажах выше и разрыв между нами достаточен для относительной защищенности. Пересечься в лифте и на совещании — предел возможностей. Ну такое себе. Им ты безразличен, пока держишь себя в железной дисциплине.
И вообще, я стал лучше понимать позицию коммунистов, с которыми прежде словесно дрался в политчатах. Они мне на каждую критику коммунизма: «Чел, ты…» В 1985 году я вижу очень много конформистов, будущих бумеров, но идейный коммунист прямо редкий зверь; не довелось ещё сходить в ЦК КПСС, но что-то мне подсказывает — вероятность встретить там коммуниста равносильна китайскому рандому. Эти юные комми, не красконы которые, а искренне верующие в свою идеологию, мне неизменно и вплоть до истерики доказывали, что СССР не равно коммунизм. Что ж, соглашусь, идейно советские номенклатурщики выдохлись. Запись в дневник: «К Перестройке коммунисты не готовы».
Послеобеденный день в ЦК. Мы с Татьяной сидели в кабинете и разбирали какие-то документы. Мне хотелось спать, всячески гнал зевки и заучивал всесоюзные комсомольские стройки. Секретарша была в неизменно белой блузе, лишь добавился компактный пиджак строгого вида; в общей совокупности её лук превратился в учительский, соответствующий её предельной тактичности.
«В это время, если предложить снять одежду для экспериментальной игры с внешним видом, может быть расценено как домогательство», подумал я, намазав жирный крестик на бумаге. Стоит поговорить с ней о создании более живого образа.
Татьяна хороший человек. Она похожа на честную, живущую идеей женщину, готовую всегда быть за тебя в трудную минуту. Дневник всё помнит: именно ей удалось на пару с Сергеем организовать меня так, чтобы никто ничего не заподозрил. Хочется сделать ей приятное — из советских, что оказались в близком кругу, она лучше всех поняла мое состояние. Даже Сергей не настолько близок, как моя секретарша, так как мои чудачества объясняет в жестковатом юморе.
— Как ваше здоровье, Андрей Иванович? — неизменно спрашивала Татьяна каждым рабочим утром и после обеда.
— Да как обычно. Память потихоньку приходит в норму. Врачи сказали, иду на поправку. Вы принесли то пособие, про которое говорили вчера в столовой?
— Держите, — она передала мне красную книгу, «Справочник партийного работника». — Последнее издание. Следующее выйдет в этом году, но ближе к концу.
— Спасибо. Довольно-таки… увесисто. И забористо, какая жуть, — я полистал книгу в надежде найти что-то интересное для себя. Наивный. Партийно-бюрократический русский язык, бессмысленный и беспощадный. Я сижу в организации, которая вроде бы должна жить по марксизму-ленинизму и действовать творчески, но хватило месяца, чтобы понять, насколько далека реальная картина от описываемой в партийных речах. В ЦК ВЛКСМ всё как обычно. Рутина, которую я бы назвал «организухой», больше всего напоминала мне попытку создать для вышестоящего начальства вайб огромной важности: «Товарищи, мы работаем! Смотрите, мы организуем движ!»
Стало настолько душно, что захотелось метнуть справочник, как гранату, в окно — прямо под колеса троллейбуса.
— Когда вернется Курочка? — у товарища, как оказалось, нередки международные командировки.
— Уже завтра.
— А откуда он вернется?
— Из ГДР. Встреча с комсомольским активом СНМ.
— Забыл, как расшифровывается СНМ.
— Союз немецкой молодежи, Андрей Иванович.