«Какой кошмар», вылетело из меня. Водитель тут же спросил:
— Андрей Иванович, что случилось? Простите, но быстрее ехать не могу, объезжаю пробку на Горького.
Пробки на дорогах при коммунистах? Этим можно воспользоваться — будет больше времени на обдумывание.
— Водитель, не объезжайте. Давайте через пробку.
Мужчина повернулся ко мне с удивленным лицом. Он смотрел так пронзительно, что я застеснялся собственного приказа.
— Забыл ваше имя.
— Лёня. То есть Леонид, меня зовут Леонид, — лицо водителя раскраснелось, — Андрей Иванович.
— Леонид, давайте через пробку, — приказывать было неприятно, поэтому всюду перла вежливость. — Пожалуйста, езжайте по улице Горького.
— Эх, хорошо, Андрей Иванович.
Какой кошмар, эта мысль снова возникла в голове. Черненковский год самый тухлый и мракобесный из всех возможных: позади относительно спокойные годы, а впереди ураган перемен. Затишье перед бурей. Вот почему меня не отправили, скажем, куда-нибудь в очень далекое будущее, где все живут на одном позитивном вайбе?
Пробка дала мне ещё полчаса на раздумья. План, несмотря на мое потрясение, казался лучшим из возможных — морозиться ото всех, говорить односложно и аккуратно интересоваться. Если у меня шиза, то рано или поздно, но вылечат. Если нет, то от безопасного поведения ничего не случится.
Водитель довез до дома, который я знал из своего времени. Здесь брал панкейки и сидел с Никой, выслушивая её нытье по бывшему. А теперь это бледно-зелёное здание, с реющим на ветру советским флагом, и никаких заведений. Желто-красный троллейбус медленно проехал мимо.
У проходной стоял крепкий мужчина. Я встал рядом с ним. Служебный автомобиль уехал, а мне было стыдно спросить даже: «Сколько времени?»
Стою и не знаю, что делать дальше. Мужчина заметил мое присутствие. Мы смотрели друг на друга: мой взгляд был явно растерянным, а взгляд мужчины всё более колючим.
— Андрей Иванович, вы же не курите, — пробасил он.
— Да. Не курю, — протянул я.
— Пропуск забыли? Так по комсомольскому билету зайдите.
— Ах да, точно! И как же я забыл про свой билет.
Похлопав по пиджаку, почувствовал книжицу. Красненькая, с черным профилем Ленина. Махнув ей перед лицом удивленного мужчины, я зашел в здание. Из пропускной на меня глядела натуральная жаба: старая и злая, одетая в растянутую жилетку, прямо как в родном универе. Сквозь толстые очки у жабы исходил токсичный взгляд на всё живое.
Я ткнул ей билетом, жабу переклинило, но турникет всё же открыла. Я пошел по лестнице наверх, второй этаж, третий… И заблудился. Что делать дальше? В комсомольском билете указано, что я — Андрей Иванович Озёров. Пошел по кабинетам, вдруг табличка где висит…
— Андрей Иванович, здравствуйте, — женщина с мягкими чертами лица, в белой блузе и длинной юбке тактично кивнула.
— Здравствуйте.
Неловкая пауза. Кто передо мной?
— Вы к Виктору Максимовичу?
— Нет, — нужно было срочно где-то спрятаться. — Передумал. Потом зайду. Лучше проводите в мой кабинет.
Женщина посмотрела на меня удивленным взглядом, но ничего не сказала, только пошла по паркетным коридорам. Мы спустились на этаж ниже, затем свернули куда-то за угол, где был ещё один длинный коридор с кабинетами, остановились возле красноречивой таблички «Озёров А.Г., заведующий отделом пропаганды и агитации».
«Ну великолепно, в этом мирке удосужился быть демагогом! — подумал я. — Не откладывая на потом, нужно как можно быстрее спрятаться ото всех, в том числе от этой женщины».
Кабинет оказался поделен на две части. В приемной села неизвестная в белой блузе, а вот за дверью, надо предположить, мой личный хором.
— Эм, мне нужно побыть одному… — сказал я, крепко взявшись за ручку двери.
— Конечно, Андрей Иванович. Только не забудьте совещание в десять.
— А сколько времени?
— Полдесятого.
— Можно отказаться?
— Отказаться от чего? — белая блузка ещё сильнее побледнела.
— Я плохо себя чувствую. Можно мне не присутствовать на этом совещании?
Женщина предложила подождать в кабинете, пока вызовет медсестру. Я сразу же отказался от помощи, спрятался за дверью, притаился в ожидании. Понятно, что веду себя слишком крипово, но что мне остается делать? Кабинет, обшитый деревом, с портретом Ленина, шкафами, набитыми множеством книг, пах затхлостью, несмотря на идеальную чистоту. Ноги сами двинулись к креслу. Тепло и тихо.