— Я летчик.
— Ладно, хорош. Время военное, и хоть веселый ты парень, а слушать тебя некогда. Живи у нас, раз прислали. Куда денешь? Будешь оружейным мастером в первом звене. Хитрого там ничего нет. Пулеметы чистить, ленты набивать. Ясно?
— Но я, честное слово, летчик.
— И документ есть?
— Должны прислать.
— Молоде-ец, — комэска встал. — Сапоги со шпорами сдашь старшине. Младшим авиаспециалистам шпоры по форме не полагаются. Ясно?
— Можно идти?
— Валяй, летчик Четушкин, шагай.
«Эрунда, — рассуждал сам с собою Иван, выбираясь на поверхность. — Пулемет — не кобыла, и почищу недельку, другую, а там свидетельство придет. А и не придет, так нахрапом взлечу. Только бы взлететь».
Аэродром жил семьями, по звеньям. Летный состав — одна семья, технический — другая. И лишь младшие авиаспецы считались отдельной народностью, поразительно дюжой и дошлой. Проводят самолет на задание — какой сон? Толкутся на пустых стоянках да по каптеркам, переживают вместе с механиками и мотористами: прилетит, не прилетит обратно. Прилетел — надо к следующей ночи готовить. Наползаются по плоскостям за день, снимая да устанавливая пулеметы, в ужин ложка на зубы натыкается. Поели, и спать бы да спать замертво, нет, веселье на них нападет.
— Четушкин, а Четушкин! Живой еще? Все хочу спросить у тебя, забываю: правду говорят, будто у лошади аж четыре ноги?
Иван прячется под одеяло и нарочито громко сопит, но сосед не унимается:
— А загадать вам загадку? Загадать? Слушайте. Внимательно слушайте, — балагур сделал выдержку, — шесть ног, два брюха, две головы, три уха, один хвост.
Что за зверь?
— Шесть ног, два брюха… — пытается кто-то повторить.
— Две головы, три уха, один хвост. Ну? Сроду не отгадаете. Да Иван Прохорович Гитлера атакует на кобыле.
— Тогда почему три уха?
— А одно он лошадке шашкой отрубил.
За хохотом не слыхали дежурного «смирра!» От входа в глубь землянки заперепрыгивало с койки на койку:
— Камэска.
— Хамыска.
— Э, командир.
Командир эскадрильи круто прошел по узкому проходу между рядами и остановился у лампы-семилинейки. Высокий, в черном реглане, мощный.
— Ну, чему радуетесь, дети подземелья?
— Да вот, Четушкин смешит, товарищ капитан.
— Это который летать просится? Молоде-ец.
— Товарищ капитан, а вы рискните, разрешите. Авось, и полетит. Шестая ж осиротела.
— Молоде-е-ец, запятая… Да если каждого пацана садить за штурвал — России не станет.
— Маленькая собачка до старости щенок, товарищ комэска.
— Ладно, хорош. Вы вот что, советнички: завтра ожидается новый комбриг, так чтобы блестело все. Ясно? А сейчас: отбой! И не шевелись.
Четушкин нахорашивал ствол и декламировал в пол-рта песню:
— За вечный… мир, в после… дний бой, летит фю-фю-фю эс… Эх, самому бы взвеселить из тебя воздух.
Он всегда дольше всех чистил пулеметы. Принесет устанавливать — у самолета уже никого. Сядет на летчицкое место, погладит штурвал, а рука так и тянется к кнопке стартера. Поупирается в педали, подвигает рукоятки газа и не отведет душеньку, а только больше расстроится.
В оружейную скатился техник звена. Глаза бегают, ноздри, как кузнечные меха, лоб отпотел и весь в мелкой-мелкой испарине.
— Четушкин, комбриг сюда идет!
— Пусть идет. Не укусит, поди.
— Да ты ошалел? Да ты соображаешь: комбри-иг.
— Привык бояться.
— Ну-ка, встаньте, как следует, когда с вами старший по званию разговаривает. И воротничок зас… — техник осекся и насторожился. Каптерка тоже насторожилась оттопыренным ухом незакрытой двери. На синем листочке просвета отпечаталась большая фигура в кожанке и шлемофоне, пригнулась, испытала на прочность каждую ступеньку и выпрямилась.
— Василий Дмитриевич? Вы? Вы!
— Ваня? Четушкин? Здравствуй, земляк! — комбриг осторожно положил тяжелые ручищи на узенькие плечи, повернул земляка к свету, будто сомневался, действительно ли Четушкин это и не обознался ли он.
— Так вы теперь бригадой заворачиваете, Василий Дмитриевич?
— Бригада мной, Ванюшка. Где эскадрилья, где две разбросаны, а в каждой побывать надо. Залетался по тылам.
— А форма начальника школы вам больше шла.
— Ты знаешь, насилу выпросился на фронт. Кадры, говорят, готовить надо. Упросил заместителя по летной подготовке согласиться принять дела. Помнишь Замятина-то?
— А как же. Он еще мне «уда» закатил на выпускных за обратную петлю. Помните? А вы на «отл.» переправили. Помните?