Аэродром ждал последнего. Тяжело это: ждать последнего.
Давно смолкла воркотня моторов на стоянках, густела на востоке заря. Заря тяжелела, давила, сутулила спины. Ждали технари, штабисты и те, кого самих дождались. Не давали покоя часам, напрягали до слез глаза, всматривались в небо. Не отпускал от себя механика самолета Орехов, исчеркав расчетами страницу журнала бензозаправки. Лени Скородумова уже не должно было быть. А ждали.
И дождались ведь. Самолет не летел — полз на брюхе. Еле перевалив через стоянку, шлепнулся на полосу, прокатился, насколько хватило инерции, рулит. Механик, не спросив разрешения быть свободным, кинулся навстречу бежать, размахивая журналом, Василий Дмитриевич заулыбался, замполит бинокль наверчивает, подгоняет под фокус. У комиссара со зрением не все, а поскорее увидеть, все ли шевелятся в кабинах, тоже охота.
Окружили машинешку, дивятся: и в чем только душенька держится? Пробоин больше, нежели целого места. Повыпрыгивал экипаж, очухиваются. Скородумова качать сцапали. Помаяли, помаяли, отпустили.
— Ленька, журавель длинноногий, как ты дотянул-то хоть?
— Сам удивляюсь. На одном пухе.
— Так тебе на граблях можно летать.
— Нет, я бы не рискнул такое решето домой тащить.
Четушкин в похвалах не участвует. Кто он, чтобы хвалить? Стоит под самолетом в реглане и унтах, — не наденешь же с регланом обмотки, — пробоины подсчитывает в уме, шепчет. Скородумов покосился на Ивана раз, покосился другой.
— Эй, вольнонаемный! Бессонница нападет.
Огрызнуться бы. Нельзя. Командир звена, по званию аж старший лейтенант, у смерти в гостях побывал. А Ленька не унимается:
— Вань. Слышь, Вань? Рядовой Четушкин!
— Слушаю.
— Ты сегодня чем занимаешься?
— Ничем.
— А-а? Выкопали, значит, картошку с бабкой. Сбегай, пожалуйста, в Пуповку. Десять километров туда, девять обратно. А? Слетай.
— Поручение будет?
— Да как сказать? Чеботарь там есть — виртуоз. Он рукава бы тебе у реглана укоротил бы да из обрезков сапоги сшил.
— Звонарь вы, товарищ старший лейтенант. Колокола любишь, — незаметно переходит на «ты» Четушкин. — Прожекторы, обезглазили, выкрутиться не мог. О чем звонишь?
— У-у, да ты герой на твердом-то! Ты линию фронта хоть раз пересеки.
— Дай летнаба напрокат — пересеку. Нет, верно, дай. Все равно теперь дня три дратву сучить будешь.
— Хорошо, если за три дня починимся, — ни на кого не глядя, пробурчал скородумовский механик.
— Слыхал? Дашь?
Скородумов скривился:
— Хи-хи. Если согласится. Рокотов, согласишься?
— Ах-ха. Докуда парню… — Рокотов считал, что фразу договаривать до конца вовсе и не обязательно: догадаются что к чему.
— Как батя еще посмотрит на это, — упрямится Ленька.
— Пошли к комбригу?
Штурман закинул планшет за спину и подался. Иван за ним. Орехов не спрашивал: что да почему?
— Так это же вообще идея — взаимоподменяемость. Идея, — перебил он Ивана Прохоровича, навострившегося на получасовое объяснение.
— Время вылета и цель оперативный отдел даст. Я позвоню. Отдыхайте, Рокотов. А вы, товарищ Четушкин, позаботьтесь о подготовке машины.
Без того светлые Ванькины глазенки засветились, великоватая фуражка с крабом вскозырилась над разглаженным лбом.
— Спасибо. Обоим спасибо. Ну, я побежал, — и привязанные к ногам собачьи унты потащили Ивана Прохоровича разыскивать механика самолета.
С задания Четушкин вернулся чуть позже расчетного. И за это «чуть» переживали больше, чем предусматривалось этикой. Подакивали, покачивали головами. Кто-то уже слышал, что он якобы комбригов племянник, так поэтому и за штурвал посажен. А Скородумов, когда отстукали прибавочные минуты на непредвиденные задержки, сдвинул брови:
— Три человека как псу под хвост бросили.
— Придет, товарищ командир звена, — раскрыл в улыбке объемистый рот моторист Гошка. — По взлету видно: придет. Как врубил со стоянки на костер, так и не вильнул ни разу.
Иван появился над аэродромом на предельной высоте.
— Ишь, куда холера подняла, — не то одобрительно, не то осудительно выразились в кучке ожидающих.
— До обеда теперь проснижается.
— Смотрите, смотрите, что вырабатывает!
Самолет встал на одно крыло и посыпался. Потом плавно перелег на другое, опять на первое. Было похоже, что падает подернутый инеем осенний лист, скользя то вправо, то влево. У земли бомбардировщик выровнялся, рыкнул перегазовкой и, скрипнув амортизаторами, покатился на всех трех колесах.