— А я по совести: баш на баш, — и моторист, как ни в чем не бывало, показал зубы. Все тридцать два.
В амбар Четушкин сыскался аж после ужина. Лампу не зажигали, а кто на чем сидели вокруг печки, сконструированной из железной бочки. Дверца открыта, и в экипажной мирная полутемень. И уютно-уютно. Скородумов в нательной рубахе и босиком. На коленях перевернутый кверху дном котелок, между ног на газете вымытая картошка. Он режет ее на тонкие пластики и садит на печку. Пластики аппетитно шкворчат, стреляют струйками пара.
— О-о, Ванек! А я уж хотел тревогу поднимать, искать тебя. Ночь, трава у амбара высокая. Заблудился, думаю. Где носило?
— Да… По делам.
— Понятно. Заходи на посадку.
Иван скинул реглан. Возле печки потеснились.
— Вёдро установится. Тяга хорошая, — Витька Петров, заслоняя лицо рукой, достал от задней стенки головешки, постучал по ним кочережкой.
— Разве это тяга, — Четушкин покидал с ладони на ладонь румяный кружок картофелины. — Вот у нас в Сибири тяга, так тяга. Поленья из труб летят.
— Сплевывай.
— Ничуть не вру. Один раз, — так же осенью где-то, перед холодами, — на кирпичном заводе истопник разжег около полуночи сушильную печь, натолкал в топку березовых комлей, аж дверка не закрывается, свернулся комочком напротив, полеживает. Ну, и задремал. Очнулся — ни черта не поймет: над башкой солнце, из ушей дым валит. А перед утром, значит, тяга усилилась, его и затянуло в трубу. Плечи пролезли в горловину, а задок толстоват, видно, был. Заклинило. Ни туда, ни сюда.
Кто-то поперхнулся недожеванной картошкой и, зажав рот, метнулся на улицу, кто-то заойкал. Скородумов дрыгнул ногой, задел пальцами печку, перестал смеяться и заматерился.
— Ну, и как же его… — вытирая слезы, проурчал Рокотов.
— Вытащили, что ли?
— Ах-ха.
— Вызвали У-2 из Кургана, опустили веревку, надлетели. Поймался — вытянули.
— Откуда у тебя взялось это?
— Вранье? От безделья. Помажь ожог слюной. Саднить не будет.
Установка дополнительного прицела держалась в строгом секрете, да слух штука ползучая.
Начальник оперативного отдела, которого донимала подцепленная в ненастье малярия, кутался в бараний тулуп и раздавал цели экипажам, как дед мороз подарки ребятишкам. Цели почти у всех были те же, что и в прошлый вылет, и майор много не рассусоливал. Последними остались Четушкин с Рокотовым.
— Вы что же, раздумали один лететь? — оперативник покашлял в воротник. — Или боялись: не разрешат. Рокотов, признайтесь: вы бы остались ведь.
— Наверно…
— Не стыдно, Четушкин?
— Кабы знать, что скажет начальник, можно и без хитрости бы.
— Сейчас один начальник — война. Все остальное — ее подчиненные.
Провожать Четушкина в первый за историю бомбардировочной авиации полет на ответственное задание без штурмана Скородумов пришел невеселый.
— Ну, Ванька, разнюхают фрицы, что у тебя передок голый, сшибут.
— Отплюнусь. Вовик и это предусмотрел. Замертвил носовой пулемет. Гибрид истребителя с бомбовозом. Тут другая забота: прицел ставили по интуиции, промазать могу.
— Постращаешь, и то хорошо.
— Страх проходит. Их надо убивать. Время рулить. Прощай. Бог даст, не увидимся, так шибко тут не скучай без меня, — Четушкин задвинул колпак кабины, проверил рули и утопил в гнездо кнопку стартера. Стрельнул выхлоп, второй. Отпотевшие лопасти винтов нарисовали две круглых радуги и тут же стерли их. Моторы рявкнули, самолет качнулся на амортизаторах и покатился прямо на заходящее солнце.
— Командир, взлет разрешен, — доложил по самолетному переговорному устройству радист.
— Хорошо, что разрешен, а то я уже подпрыгнул. Пораньше надо заботиться.
— Когда еще раньше-то? — недоумевает Петров.
— На аэродром мимо радиоузла ходишь. Лень завернуть, спросить: так, мол, и так, дозвольте шестой машине порхнуть.
— Телеграфная связь с землей установлена.
— Ты их очень не поважай, — советует радисту Четушкин. — Дай им, чтобы через полчасика следили и хватит. Немцы пеленгировать собаку с шерстью съели.
— Вас понял, — по-уставному ответил Витька.
— Стрелок. А, стрелок!
— Слушаю.
— Дремлешь?
— Да нет, задумался.
— Заду-у-умался. Высоту наберем, чтобы мне по пояс из люка висел. Линию фронта засветло переползать будем, живо могут полхвоста отрезать «мессера». Знаешь, что такое мессер? Нож по-немецки. Уяснили? Витька, тебя это тоже касается.
— Не волнуйся, командир.
Но экипаж волновался втайне. Трое, все-таки, не четверо.
Бомбардировщик висел на пределе. Внизу робко появлялись керосиновые огонечки деревень. Вверху безбоязненно искрились звезды. Хоть бы тебе облачинка. Бомбить хорошо будет, если доберешься до цели. Может, разгрузиться на первую попавшуюся станцию да и повернуть оглобли? И ругать не будут. Самолет резко вильнул влево и, потеряв на мгновение скорость, провалился сразу метров на триста.