— Ну, Алеха, тут тебя должны принять. Значит, прямо вдоль проспекта, пока не пересечешь трамвайную линию, и направо, — проводив до остановки, объяснил Борис.
— Подскажут.
— Подскажут. Язык есть — дорога есть.
В приемной отдела кадров завода уже переминалась с ноги на ногу очередь. Позевывали, посматривали на часы. Нетерпеливые меряли коридор. Худяков дождался последнего и убивал время чтением табличек над бойницами окошечек в обшарпанной стене.
— «Окно номер пять. Работает с девяти ноль-ноль до семнадцати ноль… Перерыв на обед с часу до двух». «Окно номер одиннадцать. Работает с двух до трех», — а в скобках чернилами от руки: (без перерыва).
Алексей хохотнул, аж паутинка закачалась. Опомнился, где он, покосился по сторонам:
— Н-да, безработицы уж не будет.
Таблички кончились, читать стало нечего, а очередь почти не подвинулась. Солнце, кряхтя, перелезло через крышу соседнего дома, полыхнуло во все окно, загуляло по коридору. Коричневая кожа родимого пятна ощутила тепло. Алексей перехватывал любопытные взгляды.
— Проклятый рост, и спрятаться не за кого.
Худяков резко оттолкнулся от стенки, вышел на улицу. Широкие, с ладонь, тополиные листья лоснились от тепла и света. Молоденькая мама нежилась на ребровой скамье сквера. Рядом колобком катался по аллее ребенок с ведерком и лопаткой. Алексей присел на свободную беседку в тени, задумался. С карагача прошлогодним листком упал воробей, затаился, определяя, что можно ожидать от этого парня. Подождал — не шевелится. Сложил поплотнее крылья и запрыгал по асфальту, чуточку кособочась. Э, да у воробьишки одна нога. Одноногий, а в клюве гусеница.
«Семья есть, дети, свое гнездо. У птиц проще. Они не смотрят на физические недостатки».
На колени легла лопаточка, ведерко. Малышка доверчиво уцепилась за брюки, норовя познакомиться поближе, привстала на цыпочки.
— Дядя.
Алексей наклонился к ребенку. Девочка глянула ему в лицо и вздрогнула. Подперев ручонками подбородок, попятилась, попятилась и заплакала. Подбежала обеспокоенная мамаша.
— Что вы ей сделали? Маленькая моя. Доченька. Напугалась дяди. Ишь он какой… — Женщина хотела сказать «бяка», но не сказала и закусила губу.
Худяков растерялся. Худяков не знал, куда деться. Вбежал в здание, рванул дверь приемной и оглушительно захлопнул ее за собой. С притолоки посыпалась известка.
— Это еще что за хулиганство? Вам чего?.. Видите: я занят. Выйдите!
— Смотрят на меня.
Девчонка с новеньким паспортом отступила от стола:
— Пусть он. Я подожду.
— Документы.
Алексей торопливо, будто боясь, что инспектор по кадрам может передумать, выдернул из кармана паспорт и трудовую книжку, не подал, а сунул их в поставленную на локоть руку.
— Послушайте, у вас же прописки нет. Вот так. Следующий!
— Не прописывают. Говорят: нигде не работаете, и не прописывают. А мне надо жить в городе. В городе медицины больше. Примите. Тут наш деревенский на врача сдает, у него перебьюсь. Примите.
— М-м. Пастух. Ну, и какую бы вы хотели работу?
— Черную.
— У нас нет черного труда. У нас все профессии одинаково почетны.
— Мне бы, которая почерней.
Кадровик ухмыльнулся.
— Заливщиком в чугунолитейный. Вот бланк. Пройдете медицинскую комиссию в нашем диспансере, сфотографируетесь — и в бюро пропусков.
— Не фотографироваться нельзя?
— Вы соображаете, что говорите? Следующий.
Худякову нравилось. Нравился цех, стук формовочных машин, конвейер. Нравился похожий на молоко утренней дойки розовато-белый металл, льющийся в формы. Формы чадили, вспыхивали синими огнями и медленно уплывали в тоннель вытяжного кожуха. Люди нравились. Каждый на своем месте, всем некогда, никто не лезет с расспросами. Нравился старший заливщик Гриша Хабибов и разливочный ковш. Ковш, что упрямый бык, которого держит за рога он, Лешка Худяков, и ворочает, как ему надо.
— Худяков, ты комсомолец? — вставив губы в самое ухо, прокричал мастер. Он же комсорг, он же редактор стенной газеты и еще кто-то.
Алексей покрутил головой.
— Почему?
— Не желаю!
— А в профсоюз когда вступать думаешь?
— А я хворать не собираюсь.
— После смены поговорим, — пообещал мастер.
— О чем он нашептывал? — Хабибов вытерся кепкой с пришитыми к козырьку синими очками.
— Да… В комсомол да в профсоюз подбивает.
— Подбивает? Тебя? Не верю. Домой пойдем — потолкуем.
«Потолкуете. Пока вы размываетесь, я где буду».