— Нашего? Обстреливали?
— Да нет. Того. Закрылся и повключал все рубильники.
— Скородумов вернулся?
— Радирует, что скоро явится.
— Ну, ждать некогда. Что это у тебя? Консервы? — заметил Четушкин в руках у механика баночку с торчащей из нее ручкой ложки ли, вилки ли.
— Нет. Подкрепиться сейчас Гошка принесет, а это белая краска. Звездочку на левом борту рисовать. За сбитый вражеский самолет. Кто его завалил?
— Не утерпел, похвастал, — Иван махнул рукой в сторону радиста и пошел навстречу подъезжающему автокару с бомбами.
Шло время, шла война. Солнце повернуло на весну, война на запад. Бригада стала дивизией и обновилась машинами и формой. Скородумов щеголял в капитанских погонах и правил эскадрильей. Догнал в звании Шипулина Витька Петров, сиял тремя лычками из фольги Гошка, а Четушкин все ходил в рядовых. Заплуталось где-то его повышение и никак не могло добраться до чистых погон Летучего Мышонка, у которого в летной книжке числилось вылетов на пять только меньше, чем у Скородумова, а на фюзеляже элегантного «ИЛа», тоже шестерки, сохла третья, Иванова звездочка.
Весна — всегда весна. Но в этом году природа до того старательно работала после сердитой зимы, что прямо под крылом, почикивая, завылазила зелень. Иван Прохорович сорвал тугое перышко, навалился спиной на черную теплую покрышку шасси и пробует романтику на зуб. День — с улицы уходить не хочется. Вот так и кажется, что сейчас подойдет кто-нибудь и подаст тебе крашеное яичко. Наверное, потому, что ошалело пахло землей и краской.
Шипулин, зажав между ног бока самолета, чтобы не свалиться, рисует на его спине новое время года: черно-зеленое. Вовка нет-нет да и пошлет глаза на скородумовского механика. У них сегодня работа на спор, и лишаться торцевого универсального ключа ну просто нельзя. Другой вопрос — переноску заполучить. И уж вовсе ни к чему тащит сюда Гошку. Поговорить не любит, будет отвлекать.
Гошка с противогазной сумкой слева и пистолетом справа полюбовался-полюбовался на механиково художество и хмыкнул:
— Хм. Валишь вваливаешь? Торцовик лишний был?
— Катись, катись. Откуда ты выпал?
— Откуда может выпасть посыльный штаба дивизии? Батя что-то Прохорыча вызывает.
«Повидать захотел, — решил про себя Четушкин, выходя из-под крыла. — Земляки, как-никак. А давно уж я у него не был, тоже соскучился». Остановился рядом с Гошкой, понаблюдал за мелькающей кистью, покрутил головой:
— Переноску выигрывай, а после перекрасишь.
Шипулин оторопел:
— Почему, Ваня?
— Потому что зебру из самолета сделал. Хоть в зоопарк. Такой камуфляж из-за облаков заметят.
— Да ну-у-у…
— Я сказал: перекрасить.
— Слушаюсь, товарищ командир.
А Гошка, а Гошка улыбался. Вволю.
— Чего, как сдохший мерин, ощерился? — Шипулин замахнулся на него обмакнутой в краску кисточкой. Моторист увернулся от черных пахучих брызг, догнал Четушкина, оглянулся и поднес ко лбу пальцы рожками.
— Я войду, Василий Дмитриевич? — не закрывая дверь за собой, остановился на пороге Иван. Орехов нахмурился. — Разрешите войти, товарищ генерал-майор?
— Войдите.
— По вашему приказанию рядовой Четушкин прибыл.
— Вы зачем сегодня делали посадку в тридцати километрах восточнее аэродрома? А?
— Так я же домой вовремя вернулся.
— Вас не об этом спрашивают.
— Правду говорить, Василий Дмитриевич… Товарищ генерал-майор.
— Тебе ж не соврать, — первым отказывается от официального тона Орехов.
— Не соврать, — соглашается Четушкин, переминаясь с ноги на ногу.
— Садись, устал ведь, наверное. Ну, так зачем?
— Да понимаете, еще с самого начала войны должен мотористу своему бутылку за прицел…
— Дальше, — подбадривает командир дивизии.
— Ну и никак не могу рассчитаться. Неудобно.
— А он справляет с тебя ее?
— Да нет.
— Когда ты взрослым-то станешь? — генеральское сердце окончательно отмякло, седеющие брови отступили от переносицы. — Ох, и всыпал бы я тебе. Настроение портить не хочется, — Орехов откинулся на спинку стула, выдвинул ящик стола, собрал что-то в горсть на дне его и, распрямив тонкие Ивановы пальцы, высыпал на ладонь четыре желтых звездочки. — С лейтенантом.
Четушкин покраснел, шевельнулся, чтобы встать, и не встал.
— Сразу да и лейтенанта. Младшего хватило бы. Я пойду, Василий Дмитриевич?
— Дай, поздравлю.
— Спасибо, — Четушкин вежливо подождал, когда комдив выпустит его руку из своей, подтянулся, отдал честь, повернулся кругом через левое плечо и с левой же ноги сделал первый шаг.