«Еще и разговаривать не хочет, — обиделся Алексей. — Подумаешь».
— Лешенька, миленький, тяни. Последний кружочек; остался, — стонал Богданский.
Финишная ленточка лопнула, казалось, от грянувших аплодисментов. Алексей резко застопорил и оглянулся: интересно, далеко ли отстал этот. На него коршуном налетел председатель комитета физкультуры и спорта:
— Ты что, ошалел? Бегай, бегай.
— Отдохнуть-то надо.
— Дурачок. Нельзя останавливаться.
— Можно.
Худякова окружили. Шум, гам. Ничего не поймешь. Руки жмут, по спине хлопают. С фотоаппаратами. Справа, слева, спереди. Вспышки, затворы чакают. Не успевает отворачиваться. А один фоторепортер так того и гляди на голову встанет, чтобы получить оригинальный снимок. И все незнакомые, и никто не знает, чей он, откуда. Буйноволосый парняга с блокнотом и авторучкой надрывался до хрипа:
— Тише! Прошу тише. Я корреспондент. Спортивный обозреватель. Я должен взять интервью. Простите, вы давно бегаете?
— С одиннадцати лет. А что?
— Не скажете ли, кто ваш тренер?
Худяков, смущаясь, почти прошептал:
— Коровы.
— Простите, не понял.
— Коровы, говорю. Я в колхозе пастушил.
Корреспондент замешкался, не зная, как написать. Его оттерли. В середину протиснулся Капустин.
— У тебя что, две пары легких? Разве можно на дистанции разговаривать?
— У, это ерунда. Случалось, из пуха в пух кроешь, — оживился Алексей. — Была у нас в стаде нетель. Пасется, пасется, холера, вдруг нападет на нее зуд. Быз, по-нашему. Только это пригреет, так она глаза вылупит, хвост вздерет и понеслась.
— Ну и что?
— А добегалась. На мясо сдали.
— Слушай-ка, у тебя какое образование?
— Какое у всех: среднее.
— Так ты подавай к нам в институт, на физфак.
— Фу-у, на заводе лучше.
— На дневное не хочешь — на вечернее.
— Нет. Опять привыкать.
А в понедельник Худяков не вышел на работу. После выходного часто кого-нибудь да нет.
— Чемпионство обмывает, — догадывались заливщики.
Не было его и во вторник. В среду, перед началом смены, Гриша Хабибов, свистнув, как маневровый паровоз, крутнул кепкой с пришитыми к козырьку синими очками:
— Эй, черпалы, давай все сюда.
Заливщики и ковшевые окружили старшего.
— Вот что, мужики. Вчера был у Худякова. Не везет парню. В больнице Лешка. Сгорел.
— Как, сгорел?
— Где?
— Сильно?
— Не пустили меня к нему, не видел. А старуха, горит, лицо. С надбровий, горит, кожа клочьями.
— Горит, горит. У тебя-то ничего не горит. Рассказывай толком, черт не нашего бога.
Хабибов покосился на ковшевого, облизнулся:
— Страхделегат я. Дали адрес. Насилу нашел. Избушка, что в сказке. Так и хочется заглянуть, не на курьих ли ножках. Стучу — молчат. Еще стучу — еще молчат. Дернул за скобку — открыто. Вхожу, бабуся сидит. Сухонькая. Суше горелой земли. Спрашиваю: Худяков тут живет? Как заплачет. Разнесчастный, горит, дите. И за какие, горит, грехи на него эти напасти? Поросеночка, дура старая, держала. Пришел милиционер: нельзя. Зарезали. Стал Лешенька ножки палить, да возьми да и задень эту холерскую паятельную лампу. А затычка без нарезей оказалась, слетела. Ну, и вспыхнул, как факелочек, — и опять плачет. Я в больницу. Не пустили. Врач, горит, крови надо. Для какой-то лим-фа-тической жидкости. Вот, кто еще согласен?
Желающих сдать кровь записалось шестеро. В больницу пришло четырнадцать. Прямо из душевой. Чистые, пахнущие горячей водой. Почти все заливочное отделение. Со свертками, с банками варенья, робеющие. Их пригласили в ординаторскую.
— Вы к Худякову? Правильно. Я его лечащий врач. Рассаживайтесь.
Больно уж молодой врач-то. И халат на нем ни разу не стиранный. Топорщится. На кармашке красными нитками вензель «Б. Н.».
— Зовут меня Борис. Борис Николаевич. Сейчас заполним карту. Ваши фамилии, адреса, росписи. И в лабораторию, на анализ.
— Товарищ врач, может, лучше пересадку кожи сделать? Мы и на такой товар не жадны, — предложил Гриша.
— А кожу обязательно с лица брать будут? — навострился все тот же ковшевой.
— Нет, конечно, — улыбнулся Борис Николаевич. — Со спины или с других частей тела.
— Со спины можно.
— Твоя не годится. Осторожная очень. Вдруг не решится, приживаться или нет, — подковырнул Хабибов.
— Пересадка кожи, будем думать, не потребуется. Поражение не велико и опасности для жизни не представляет.
— Борис Николаевич, у Алексея родимое пятно в пол-лица. Так вот, под шумок, и заменить бы его.
— Спасибо, я знаю. Мы земляки. Почти родня: одних коров гоняли.