— И ты бы не уговорила… Эх!
Пошел со двора, словно глаза прятал, словно убегал от разговора. Господи, подумалось Гане, и чего я привязалась к человеку? Есть у него семья, есть маленький сынок, что любит отца. Мало кто в наше время не ссорится, поссорятся — и помирятся. Пришел в мою хату на постой, а постояльцы не вечны, сегодня — есть, а завтра или к другой отправился на постой, или свое гнездо свил. Ну, помазали хату, ну, купили вдвоем поросенка, так что из этого? Просто у него руки без дела не руки. Ну, повеселились на чужой свадьбе…
Все еще стояла посреди двора столбом, когда неожиданно появился за воротами постоялец.
— Ганя, — позвал, оставаясь за воротами. И когда скоренько приблизилась, наполненная какой-то тревогой, он резко поднял брови над сухими глазами. — Я еще поживу у тебя немного…
— Да разве я против? — произнесла увядшим голосом. — Хоть и всегда…
— Видишь, я нынче подал заявление об увольнении.
— А тебя уволят? — не могла поверить.
— Если напишу, уволят. Поживу, пока расчет возьму.
— Да разве я против? — повторила. — Надумал к своим вернуться?
— Раз зовут… раз такое дело… сын… Вишь, как написал? «Скучающий Ваня»…
— Разве тебе у нас не с медом?
— Иль говорю, что не с медом? Век бы с тобой вековал, Ганя, есть у тебя сочувствие в сердце, да, видно, как кому поведется.
— Полюбится сатана краше ясного сокола…
— Краше ясного сокола? Может, и так…
Недолго и держали на комбикормовом, скоро уехал постоялец, как раз оказия случилась до Котюжинцев. Пожитков мало, разве что пустой чемодан и баян, на котором хотел поиграть перед разлукой, но Ганя умолила не играть. Когда хата опустела, Ганя смахнула слезы, что обожгли внезапно. А как туманец пеленой застлал глаза, с тем бельмом во взоре и в огород вышла, чтоб несколько стручков фасоли сорвать для супа. А тут через межу Олька копается на грядке, выбирает в подол огурцы. Поднялась меж плетями, меж стеблями зеленого укропа, присмотрелась к соседке, словно в воду опущенной. Заговорила:
— И чего бы я так переживала, а? Ну, приехал, ну, уехал. Кто он тебе такой, чтоб ревность так за сердце брала?
— Да никто, — выдавила.
— Виновата сама, не умела держать.
— А как его еще держать? Взял расчет — и айда…
— Как держать? Так, как все женщины держат, Ганя, или тебя еще учить нужно?
— Учить не нужно, а только я не умею.
— Ну, раз не умеешь, так теперь и плачь… Дядько Трофим привел тебе мужика в хату, из рук в руки отдал, — какой еще хворобы нужно? Не ко мне, а к тебе привел. Да если б ко мне, так он бы у меня выскользнул? Вот и снова иди к дядьку Трофиму и проси.
— Что просить?
— На комбикормовом всякий народ приплывает к берегу. Один живет в вагончике, а другого тошнит от общежития, хочет в хате. Проси у дядька Трофима, пусть снова приведет тебе постояльца. А как приведет, умей держать. Только уже такой, как Роман, наверно, не случится, не пьяница и не бабник. Был бы он бабник, то легче б сложилось у вас. А то оба какие-то одинаковые.
Разве ж переслушаешь все, что с Олькиного языка сплывает!
Вошла в комнату, из которой постоялец выбрался, покатила взглядом по углам, словно печаль тут свою искала. Глядь, а на подоконнике фотокарточка белеет, что в конверте почта принесла, это ж он забыл в спешке. Глянули на Ганю глаза детские круглые, как улиточки, и такие чистенькие и доверчивые!.. «Скучающий Ваня» чуть наклонил головку на плечо, будто тем движением звал к себе.
— Или тут тебе школы нет!.. Да и с поросенком игрался бы, такого славного поросенка вдвоем с отцом купили…
БЕССМЕРТИЕ СМЕРТНЫХ
Опанас Маркович Железняк не думал не гадал о недугах ни до пенсии, ни на пенсии. Он, преподаватель языка и литературы, когда-то любил поиграть с детьми если не в футбол, то в волейбол, играл в городки, подтягивался на перекладине, легко взбирался по шведской стенке на спортивной площадке. Живя на окраине Заполья, учительствовал в Хвощевке, куда ездил на старом дорожном велосипеде «Харьков» и весной, и зимой — при любой погоде: будь то ливень или метель. Так сросся с велосипедом, что два колеса заменяли ему ноги, но и ноги у него были не менее послушные и быстрые, чем велосипедные колеса. Этими ногами обходил ближайшие рощи и леса, собирая землянику и грибы, приносил домой черешню, терн, дикие яблочки и орешки («О, в них больше всяких витаминов, чем в лимонах, апельсинах и мандаринах, только мы не умеем ценить дикорастущие плоды!»), а еще, конечно, всякие травы и коренья, в которых знал толк. Изредка, присоединяясь к тому или другому охотнику, на которых Заполье никогда не было богатым, Опанас Маркович приносил добытого зайца или утку, еще какую-нибудь случайную птицу или зверька, однако со временем все большей страстью старого учителя делалась рыбалка.