Про Петра Обичайку Ганка всегда помнила, жил в ее памяти. Часто вспоминала, как он носил припрятанные части, как борозду проложил на артельном дворе, как лежал на земле и смотрел вверх пятикопеечными монетами — темной и светлой. Думала, как можно так любить трактор, заботиться о нем, как о родном ребенке, и умереть на нем — спокойно, с достоинством, словно святое причастие принять.
Ей, живой, о живом думать, но с судьбой лукавить не будешь, не отмахнешься от нее, и она тебя не оставит. Хотела бы Ганка умереть тоже в работе, как он, Петро Обичайка.
А второе воспоминание — из тех, которые тоже всегда с нею, потому что не может она прогнать их, а они не тускнеют: как в их село немецкий скот пригнали. Не так уж и много, однако пригнали в колхоз, где-то там Дробаха выхлопотал, — ведь собственного скота в колхозе не было. Собственное поголовье за войну или вырезали — нужно ведь было как-то жить, или немцы в Германию забрали. Ганкину корову тоже забрали — рябенькую Зозулю, которой она натешиться не могла, особенно потому, что вырастили ее со своим Волохом из телочки. Кажется, если бы дойной на базаре купила, не так бы жалела… А для детей Зозуля стала второй матерью. Они ее пасли, траву приносили с поля, лепеху́ от пруда, они ее обнимали, целовали… Забрали Зозулю, когда Ганки дома не было. Вернулась и первым делом — в хлев, а там пустое стойло: вот будто была в том стойле Зозулина душа, а вот и нет, и поверить в это трудно, да и не хочется. Ганке соседи сразу сказали, где корова, она бегала просить, чтоб вернули, — ведь дети маленькие, а над ней лишь смеялись и говорили весело: мол, вернули бы, да поздно, весь скот отправили на железнодорожную станцию. Бегала Ганка и на станцию, но не увидела там своей Зозули, куда-то дальше погнали скот.
Ганка в селе каждую корову знала. Для нее не только люди збаражские были близкими, домашними, но близким было и все то, что они делали, говорили, как жили, как женились, как детей родили и умирали; так точно по-домашнему она знала характер каждой коровы, знала, сколько молока дает, какой изъян имеет, хорошим теленком отелится или нет.
А тут — пригнали немецкий скот. Шли через село крупные, красноватые коровы, шли медленно и степенно, важно неся большое белое вымя. И как совсем недавно смотрели збаражане на немецких солдат, проходивших через их село (смотрели как на чужую силу, враждебную, которую не понимаешь и никогда не поймешь, смотрели как на зловещую мглу, готовую в любую минуту поглотить твою жизнь), так сейчас они смотрели и на их скот, что должен был повторить путь своих хозяев. Коровы шли откормленные, сытые, казалось, такие и уход любят, и молока дают много, однако почему-то они не вызывали у збаражан восхищения, а какую-то странную острую неприязнь. Будто то, что немецкий скот появился в Збараже после того, как были изгнаны фашисты, появился чинный, медлительный и самодовольный, будто все это оскорбляло, принижало их человеческое достоинство. Рядом с этими пришлыми збаражские беспородные коровы казались серыми заморышами. И сами збаражане рядом с сытыми немецкими коровами выглядели отощавшими и серыми. А потому не могли удержаться от насмешек:
— На таких не попашешь, сразу копыта откинет!
— Чем же их кормили? Пареной соломы они есть не станут и сечки абы какой не захотят!
— Эге, это такие, что подавай им булку с маком, не иначе.
— А дули с маком они не хотят?!
— Не хотят…
— Ходить за такой коровой — словно за барыней! И вовремя почистить, и воды — вовремя…
— Так что, мы будем им прислуживать? Будем ухаживать, как за своими!
— А если молока не станут давать?..
— Прожили без немецкого молока — и дальше проживем. Как это так — служить немецкой корове?
Ганка с ненавистью смотрела на этих тяжелых породистых коров. Будто они провинились перед нею и ее детьми, будто и они были виноваты в тех бедах, которые свалились на Збараж, на весь народ… А сейчас идут вон как гордо и равнодушно.
Красный скот никуда не сворачивал. Но одна корова остановилась и повела рогами перед самым лицом Сани, стоявшей возле матери. Ох как вспыхнула Ганка! Схватила хворостину и начала стегать корову. Та, пробираясь сквозь стадо, стала тяжело и неумело убегать вперед. И стадо заволновалось.
— Так тебе, так! — злобно приговаривала Ганка, не отставая. — Чтоб знала, как рогами размахивать. Видали, рогами размахивает… Ты пришла сюда рогами ребенка колоть, ты затем пришла?!..
Люди молча смотрели, как она хлещет красную корову. Никто не сказал ни слова, пока Ганка сама не отстала. Злая подошла к Сане и принялась гладить ее по голове, будто и вправду ребенку грозила опасность.