Втроем они пришли: Ляйла, Галя и еще одна девчонка. Девчонка была одета в ладное длиннополое пальтецо, у нее были насиненные веки, и была она простоволоса, в то время как его девчонки — в косынках, в спецовках и резиновых сапожках. После объятий и восторженных воплей Ляйла повернулась к нему спиной, и он прочитал на спецовке название их городка. Она и Галю заставила повернуться, и на спецовке у той тоже было написано: «Сарычев». Алпик засмеялся, так это ему понравилось.
— Тысяча городов, — тараторила Ляйла, — я говорю, слышишь? — тысяча городов, и про некоторые ты, наверно, и не слыхал никогда. Например, Яремча. Или, например, Ош. А из Сарычева только мы с Галей. — И было видно, что именно это ей особенно нравится.
Он бормотал:
— Погоди, погоди… Вас же надо чаем напоить.
— И накормить.
Пришлось бежать в магазин. Вернулся с полной сумкой еды, и в первые минуты с удивлением наблюдал, с какою жадностью уплетают девчонки что ни подай.
— Нам до смерти надоели каши, — смеялась Ляйла.
— А мне — яблочный компот, — сказала Галя. — Я свой отдаю Тамаре. Тамара, почему ты молчишь?
Та краснела, жеманничала. А подругам, видно, не терпелось убедить его, что Тамара совсем не такая, как может показаться.
— Тамара, знаешь, романтик с пеленок. Ее родители приехали на целину и построили там совхоз «Севастопольский». Вот в «Севастопольском» Тамара и родилась. Расскажи, как ты в Энск приехала!..
Тамара пожала плечами.
— Сперва я поехала в Ижевск, хотела поступить… куда? Я и сама не знала. А моя подруга работала завклубом на заводе. Вот сижу я у нее в клубе и от скуки листаю газеты. А там про Энск написано…
— Действительно, романтичка, — засмеялся Алпик. — Да вы ешьте, ешьте!
— Ты говоришь, романтичка, — загорячилась Ляйла, — но я же вижу, что с ехидством. А Тамара на все руки мастер. Она на тракторе умеет ездить и даже пахала огороды. А дома у себя сложила печку, три года топится — и хоть бы что… А ты думаешь, модница и больше ничего? Признавайся, думаешь?
— Признаюсь, — сказал он, хотя ни о чем таком и не думал.
— Вот и мы сперва… Потому что мальчишки ей проходу не дают. Но разве она виновата, если красивая? — Такое милое наигранное изумление прозвучало в ее словах, что и сама она порскнула смехом. — Но, знаешь, мы твердо решили: замуж не раньше, чем через пять лет.
— Черт знает, что ты болтаешь.
— Не болтаю, а твердо! Правда, Тамара еще не решила окончательно, выходить ей за Игоря Шатова или пусть он сперва армию отслужит…
— Пусть отслужит, — подхватила Галя. — А мы сперва построим завод, потом все остальное…
Опять они ели, пили чай и опять рассказывали об Игоре Шатове, о том, что уже ходят на практику и уже кое-что умеют делать, и, если их выгонят из училища, они ни за что не пропадут.
— Почему это вас выгонят? — настораживаясь, спросил Алпик.
— А как меня, например, — ответила Ляйла. — Эстетичка меня до уроков не допускает. Говорит: если ты все знаешь, то незачем на уроки ходить.
— Лялька! — сказал он. — Ты свои фокусы брось… ты меня знаешь!
Галя вступилась за подругу:
— Лялька не очень виновата. А вы Галию Фуатовну не знаете. Вот она повесила картину «Блудный сын» и говорит: «Дети, смотрите, как прекрасно!» А Лялька: «Почему?» — «Что — почему?» — «Почему прекрасно?» А Галия Фуатовна: «Разве не видите, прекрасно…»
— Прекрасное трудно объяснить, — сказал Алпик.
Галя продолжала:
— Или, знаете, она учит: мужчины, то есть, конечно, мальчики, должны быть вежливы, предупредительны и, выходя из автобуса, подавать руку женщине, то есть, конечно, девочке. А мы отвечаем: «В условиях стройки неприемлемо!»
— Ну, ведь она вообще…
— Она говорит вообще, а когда мы отвечаем «неприемлемо», не знает, что сказать.
Ляйла грустно проговорила:
— Уж лучше пусть выгонят, чем слушать всякую белиберду.
Он встрепенулся, резко спросил:
— Как зовут учительницу?
— Галия Фуатовна, — ответила Ляйла.
«Галия Фуатовна», — повторил Алпик про себя, чтобы покрепче запомнить имя учительницы.
— Ты свои фокусы брось, — сказал он племяннице. Она скорчила рожицу и засмеялась.
«С ними ухо востро держи, — думал он, оставшись один, — с ними, ох, как непросто! Зря я сразу не поехал в училище, зря тянул. Не опоздать бы теперь…»
Назавтра он попросил, чтобы его оставили работать на пустыре: отсюда легче было уйти на часок-другой.