— Покажи девкам, — сказала она, — может, кому и приглянется.
— Еще как приглянется! — сказал он громко, но будто бы не совсем веря в то, что его изделие может кого-то заинтересовать.
Потом Таисия увидала его у барака. Он стоял на табуретке, а вокруг тесно толпились бабы и девки с оживленными лицами. Что-то в этой кутерьме напоминало праздник. Сперва парень снисходительно улыбался, помахивая хрупким сверкающим платьем; потом, видать, устал — и лицо его стало страдальческим, вызывающим.
— Ну, ну?.. — подбадривал он всех сразу. Но никто даже не спросил о цене. — Подобное платье надевала Сыроежкина-Атлантова в свой бенефис!..
— Сколько стоит? — крикнула Таисия только потому, что пожалела парня.
Он поглядел на нее благодарно, лицо его воодушевилось.
— Сыроежкина-Атлантова в свой бенефис!.. Пятьсот рублей не пожалела.
Уже одно упоминание о пятистах рублях могло рассердить баб, но они были ему благодарны за эти минуты праздника. Все равно никто бы не отважился купить даже за полцены такую воздушную вещицу, которую просто некуда было надеть.
— Купи, а? — почти жалобно сказал он Таисии, сходя с табуретки. — За сто отдам, слышь?
Ей от души было жаль его. Но и ста рублей она не смогла бы дать.
Парень направился в соседний барак, а женщины провожали его до дверей и советовали:
— Ты еще в Першино сходи. Там куркули живут, у тех деньги водятся.
В соседнем бараке платье купила Нюра Мокеева, девка разбитная и, кажется, придурковатая. Платье долго висело у нее на деревянных плечиках, потом, уже весной будущего года, когда Нюра вздумала его надеть, платье рассыпалось. И Нюра сожгла его посреди барака…
Стояла осень, дни были пасмурны, темнело рано. Но танцы на площадке за бараком устраивались почти каждый вечер. Таисия не танцевала, но простаивала до окончания танцев на краю площадки. Было зябко, она притопывала на одном месте и смотрела на подруг, как на младших сестренок.
Однажды Нюрины ухажеры избили здесь Корнея. Когда бабы и девки, ужасно галдя, прогнали драчунов, Таисия увидала, как он поднялся, пошатываясь, отплевываясь кровавой слюной и глядя на девок с какою-то снисходительной усмешкой. Он, кажется, не чувствовал ни страха, ни унижения, что-то жертвенное было в его позе. Хорошо, что парни ушли, а не то за горделивую позу ему перепало бы еще. Худой, в длиннополом расстегнутом пальто, он стоял, подняв лицо к неверному свету месяца. Наконец он пошел, и девки молча дали ему дорогу и стали глядеть ему вслед — как идет он краем темного, глухо шумящего березового колка. Тропа от колка уходила на пустырь, значит, он в Першино направился. Там, говорили, он живет.
Таисия тихо двинулась за ним. Она решила: если вдруг на пустыре повстречаются те драчуны, она заступится за Корнея. Он шел, не оглядываясь, хотя, наверно, слышал хрустение гравия под ее ногами. Он только плевался и пинал ногами кустики обочь дороги: белая пыль роилась в лунном свете. Вдруг Таисия потеряла его из виду и поспешила. Он сидел возле куста.
— Ты с этими архаровцами поосторожней. Так и на нож недолго напороться.
— А что нож, — хрипло сказал он, — что я, боюсь, что ли.
Он попытался подняться и охнул. Она села рядом с ним.
— Липой пахнет, — проговорил он мечтательно. Ноздри его раздувались, нюхая воздух осени. — Хочешь, я тебе шляпку из стружек сделаю? И денег не возьму, а?
— Ладно, — сказала она.
— И жакет.
— Ладно, — опять она сказала. — Только куда я его надену?
— Ведь правда, — огорченно сказал он. — Сыроежкина-Атлантова-то на маскарад надевала. — Он засмеялся. — И премию получила. Пятьдесят рублей. Сперва-то она отцу заплатила три рубля. А как получила премию, так еще пять добавила. За три-то рубля тогда бычка можно было купить.
— Чего ты мелешь! — сказала она.
— Так ведь это когда было, — ответил он со вздохом.
«Вот помяли тебе бока, так ты и забыл хвастаться», — подумала она.
— Отец у меня был столяр-краснодеревщик, — заговорил он, поворачиваясь к ней и заглядывая ей в лицо. — Он делал такие гардеробы! И стулья с гнутыми спинками, и зеркала, и само собой — костюмы из стружек. Нэпман Борохвостов брал его товары. Пойдем к нам? — вдруг сказал он. — Маменька у меня добрая, не заругает.
Она рассмеялась от его наивных, уютных слов и погладила его по голове.
— Ой! — вскрикнула она, ощутив ладонью липучую влагу.
— Не бойся. Это, наверно, кровь, — сказал он кротко. — На, вытри. — Он вынул платок и подал ей.
Она отерла ему лоб, хлопнула слегка по спине и велела: