Устроив дочку, Таисия успокоилась, и опять перед нею замаячил пусть отдалившийся, но все же не навсегда потерянный день — день, когда Аля не хуже других сдаст экзамены и поступит в институт. Илюшка, соседский мальчик, тоже нынче не поступил в институт и тоже работал — на стройке, на том же участке, что и Таисия. Таисии приходилось считаться с возрастом дочери, и она совсем бы не препятствовала ее дружбе с хорошим пареньком. Еще лучше, если бы этим пареньком оказался Илюшка. Но Аля, как и прежде, не водила дружбы с соседями, а пропадала в городе. Илюшка уныло глядел ей вслед; когда она уходила, кокетливо пошатываясь на высоких каблуках…
ГЛАВА ТРЕТЬЯ
Синеватые веки малыша были опущены, но он еще не уснул, а баюкал себя тонко-глухим, истомленным голоском. Але казалось, что ее малышу мучительно даже засыпание, так он ослаб.
«Господи! — подумала она, сжимая руками маленькие, слабые груди. — Господи, я не ем, кусок в рот не лезет, а страдает он!».
Когда баюкающие звуки перешли в плавное посапывание, она тоже решила соснуть и прилегла на диван, укрывшись материной шалью. «Сплю, сплю!» — сказала она себе с какою-то ожесточенной радостью, плохо понимая, что именно этим перемогает усталость и желание заснуть. Ей было жалко себя, и в этой жалости, в усилении своих страданий она находила что-то мстительное и как будто бы облегчающее ее маетные дни. Она вспоминала…
В то лето ей не повезло. И не в том, что мечтала об институте и осталась с носом, — этот провал вызвал в ней лишь веселое отчаяние, даже не отчаяние, а веселую необузданную энергию, которая, впрочем, находила выход в пылких разговорах, пылкой готовности что-то немедленно делать, куда-то немедленно ехать. Надя, которая тоже не прошла по конкурсу — в пединститут, — добивалась в облоно, чтобы ее направили в санаторную школу-интернат в Кисегаче. Мечтательница, возмутитель спокойствия в их компании, сочинительница необычайных проектов жизнеустройства, она деловито и упорно осуществляла свою идею. Она оказалась самой деятельной из компании. Надя уехала, и сразу стало пусто, неуютно. Аля почувствовала себя неприкаянно, одиноко. Она отдалилась от компании, или, точнее, компания отдалилась от Али. Это все-таки была Надина компания. В поселке друзей у Али не было. А преданность Илюшки, его сочувствие вызывали только жалость к себе.
И тут мама устроила ее на завод. Железные шумы накатывались на Алю со всех сторон: вверху гремели краны, внизу металл, сгружаемый с грузовиков, да вблизи еще находилась кузница; когда над головою нависала стрела крана с грузом, стропальщики кричали Але: «Эй, ты, чухай, и замуж не успеешь выйти!» — но все это не нарушало ее оживленного приятия новой для нее, взрослой, самостоятельной жизни. Частенько она оказывалась как бы не у дел: стропальщики сами принимали листы, или круги, или трубы и докладывали обо всем Симе Родионовне. Та говорила: «Ты, Аля, проверь, не прогляди чего». Но Аля знала, что Сима Родионовна сама все проверила. Веселые, суматошные дни наступали, когда, случалось, поступал брак. Аля бегала сверяла продукцию с ГОСТами, сочиняла рекламацию, бежала с одним экземпляром к начальнику ОТК, с другим к секретарю директора, один оставляла у себя и потом долго разглядывала документ, в котором стояла ее фамилия.
В такие дни она уставала, но это непривычное ощущение было приятно, приятным казалось и дело, которым она занималась. Придя домой, она требовала компоту. Мать похохатывала, ставя перед нею кастрюлю и стакан…
У нее было возвышенное настроение, когда она получила сорок два рубля в заводской кассе и пошла, пошла себе по городу, понимая себя как-то ново, как-то необыкновенно. Те сорок два рубля оборачивались в ее глазах неслыханным богатством, свобода купить все, что можно купить на сорок два рубля, казалась свободой, способной привести ее к полной независимости. От кого, от чего?
Она и прежде любила гулять по улицам соцгорода, покупать у старушек на углу цветы, глазеть на трамваи и самой потереться на остановке, а если вечером — ходить в свете неонов и как бы со стороны видеть свое загадочное лицо. В просторах каменного города клубились шумы, их прибой как бы даже покачивал Алю, но тем упорнее шла она навстречу этому беспредметному колыханию, словно противопоставляя собственную поступь этому удивительному накату звуков и запахов.
Летел тополиный пух, повисал на трамвайных проводах, стлался по мостовой и густо ложился на тротуарах. И не с кем было поделиться восторгом наблюдений, весельем чувств! Ей захотелось тотчас же побежать домой и сесть за письмо к Наде: получила зарплату, тротуары застланы тополиным пухом, они с мамой живут в новой квартире, в соцгороде, у них телефон, Илюшка звонит и приглашает в кино… Что еще? Как ты, как ты, как ты?