Лева — комсомолец десятого класса их школы, пионервожатый того лагеря, где была Таня и куда летом на два дня приезжала Лина.
Да, это был он, хотя очень возмужавший, даже усы у него выросли, и он был совсем-совсем взрослым, в каком-то сером клетчатом пальто. Он вышел из-за угла Бессарабки, и тут его встретила Лина. Он прошел мимо нее, взглянул, не узнавая. В этой девочке, закутанной серым большим платком, в стоптанных туфлях, старой юбке и кофте, трудно было узнать всегда хорошо, элегантно одетую Лину. Лина повернулась и кинулась за ним. Что-то подсказало ей, что не следует звать, называть его по имени. Но ей стало так радостно, как будто на чужбине она увидела родного, близкого человека. Она дернула его за рукав и, захлебываясь, взволнованно зашептала. У нее и мысли не возникло, что он испугается ее, не поверит.
— Ты меня не узнаешь? Я Лина Косовская, я с Таней Стародуб в одном классе училась. Я к вам в пионерский лагерь под Одессой приезжала!.. Лева, милый, как я рада, что увидела тебя! Лева, я прошу тебя... одну минутку... если бы ты знал... Я совсем, совсем одна... Мама не хотела уезжать, а теперь очень больна. Но ты, ты тут почему? Ты же комсомолец и ты... — Она не осмелилась продолжать.
Лева всматривался в эту худенькую девочку, ухватившую его за руку, словно в нем было все ее спасение, и вдруг улыбнулся.
— Лина! Узнал! Но ты очень изменилась. Ну, как ты живешь? — спокойно спросил он. — Идем, я тебя немного провожу. Или нет, я спешу, лучше ты проводи, если есть время!
— Конечно! Конечно! — согласилась Лина. На улице было почти пусто, и она шепотом быстро-быстро заговорила обо всем: как осталась, как тяжело сейчас заболела мать, но она не может, не может так...
— Ты мне ничего не говори, — горячо сказала она. — Я знаю, так нельзя, и я тебя ни о чем не спрашиваю, но ты не случайно остался.
— Какая ты наивная, Лина, — сказал Лева, — разве можно так? Я остался, потому что работаю в газете. Я знаю, вы с мамой отказались написать, что большевики издевались над вами, и я сам хотел увидеть тебя и предупредить…
— Ты работаешь у них? — удивилась Лина и тут же сообразила, — его специально оставили. — Ну, не говори, не говори ничего. Что бы ты ни говорил, ты остался не по той причине, что мы. И я умоляю тебя, помоги мне... Помоги мне...
— В чем? — тихо спросил Лева. — Вам очень тяжело? Вы, наверное, голодаете? Разве ты не знаешь, что семьи репрессированных при Советской власти теперь получают помощь!
— Что ты! — с отчаянием произнесла Лина. — Как ты можешь так говорить? Я лучше умру с голода, чем обращусь к ним за помощью! Нет, помоги мне... быть советским человеком... — совсем шепотом сказала она. — Научи, как, чем могу я помочь нашим. Я знаю, Лева, ты знаешь...
— Как ты неосторожна, Лина. Ты же так мало знаешь меня.
— Нет, — покачала головой Лина. — Ты был секретарем комсомольской организации. Я столько раз слушала тебя... И там, в пионерском лагере... Это ты меня не знал, а мы все тебя очень хорошо знали, и мы с Таней часто говорили о тебе...
— С Таней? — переспросил Лева, и в его глазах промелькнуло что-то теплое. — Она, конечно, уехала?
— Да, с мамой, а отец на фронте. Правда, она была очень хорошая, Таня?
— Очень, — почему-то краснея, промолвил Лева. — Я знаю, вы с ней очень дружили. Ты знаешь, кого я тут еще встретил, тоже не успела уехать, — Золю Зозулю, она тоже была в нашем пионерлагере. Ты сейчас иди, Линочка.
— Но я увижу тебя еще? Может, ты зайдешь к нам?
— Нет, не надо мне к вам приходить, — усмехнулся Лева. — Но мы увидимся обязательно.
— Только скорее, — сказала горячо Лина.
— Хорошо. Послезавтра. Давай на том же месте, где мы встретились, возле Бессарабки. — И добавил: — Я рад, что ты такая, не растерялась и веришь.
— А как же иначе? — спросила Лина.
— Конечно, как же иначе! Все равно мы победим, никогда не падай духом, Лина! — И он пожал ее руку. — Никому не говори, что видела меня.