Как давно это было, когда Лина садилась за свой белый кабинетный рояль и играла по три-четыре часа в день. Потом и самой становилось неловко, что так отдавалась этому наслаждению.
Таня и дедушка очень любили слушать «Патетическую сонату», а ее мама «Карнавал» Шумана, «Aveu», и Лина не стеснялась им играть.
...Бетховен, Шуман, Шуберт... давние, великие, добрые друзья, из такой теперь далекой для нее жизни! Как странно! Там, в далеком Киеве, они были друзьями, а здесь, на своей родине, огромные фолианты с бессмертными произведениями лежат немыми, никому не нужными.
Лина, конечно, не осмелилась спросить фрау Элли, почему та никогда не играет. Ведь в детстве ее, наверное, учили играть. Но самой Лине иногда безумно хотелось сыграть не только то, что она учила со своими учителями — Бетховена, Шумана, Шуберта, Чайковского, ей хотелось подобрать те песни, которым она научилась в дороге и в лагере от девочек. Когда она вспоминала их, а вспоминала их каждый день, каждый час, в ушах звенела песня Килинки:
Ой прилетiв чорний ворон
Та й пiд саму хату,
Загадав вiн ïй дорогу
У неволю кляту.
Но это было бы просто дико — играть тут! И Лина лишь осторожно, словно поглаживая, несколько раз в день проводила тряпочкой по клавишам и тихонько напевала Килинкины песни. Под песни бубхен хорошо засыпала.
Напевала и вспоминала девушек. Что с ними? Как они там, самые родные подруги? Таня отошла в такое далекое «доисторическое» прошлое, словно в совсем другую жизнь. А тут, близко, в этом же городе, за колючей проволокой в блоке № 7 на нарах и под нарами спят ночью самые родные для Лины люди. Утром их будят, и под охраной они идут на фабрики... Работают до поздней ночи, небольшой перерыв на обед — баланда, пахнущая чем угодно, только не едой...
Поздними вечерами, прижавшись друг к другу, пишут письма домой, читают горькие скупые строчки, пришедшие оттуда. Вспоминают ли ее, Лину? Конечно, вспоминают. И ей становилось стыдно за то, что она так спокойно живет, работает старательно на своих врагов. И они, враги, как-то странно ведут себя... Однажды вечером фрау Элли проверяла ученические тетради. Лина постучала в двери, чтобы сказать, что бубхен уже спит, и узнать, надо ли готовить ужин, или подождать господина доктора.
Вдруг фрау Элли спросила:
— Вы были пионеркой, Лина?
— Была, — не задумываясь, ответила Лина и, подняв голову, посмотрела прямо в глаза фрау.
— А вы слышали когда-нибудь о Карле Либкнехте, о Розе Люксембург?
— Конечно. У нас даже маленькие дети знают о них. У нас были пионерские отряды имени Карла Либкнехта, а многие фабрики носят имя Розы Люксембург. — Она на минуту остановилась. Вспомнила улицу Розы Люксембург в Липках, недалеко от которой жили и они...
Родной Киев встал перед глазами, и она заговорила быстро-быстро, сама не понимая почему. Все равно она была уже за решеткой, что еще ее может ждать?
— У нас была улица Карла Маркса, а на ней детский театр... И в нашей школе был пионерский отряд имени товарища Тельмана.
Фрау Элли побледнела, с ужасом посмотрела на Лину и махнула рукой, будто почувствовала, что словами не остановить этот неудержимый поток, который прорвался вдруг, как ручей весной.
— Still, Mädchen, still!6 — прошептала она. — Хватит, не надо.
Лина, опустив глаза, смотрела в пол.
— Сколько вам лет, Лина? — спросила фрау Элли.
— Десятого марта исполнится восемнадцать. Готовить ужин, фрау Элли?
— Да, уже пора, — сказала фрау Элли, покраснела и склонилась над тетрадями.
* * *
Лина стояла с бубхен на руках и смотрела в окно. Проходили отряды «гитлерюгенд». Вначале подростки, потом мальчики и девочки совсем небольшие, в форме со свастикой. Парад у них, что ли — так много отрядов идет? Как страшно. Растут дети, много детей. Рождаются они все такими маленькими, ласковыми, как эта Ирма, которая сидит на руках у пленной славянки и нежно прислонилась к плечу Лины головкой. Но она подрастет, начнет говорить, и ей начнут вдалбливать, что «Deutschland über alles»7, что есть арийская и неарийская расы, что они, арийцы, — чистокровные немцы — должны господствовать над всеми, а остальные — их рабы. У них, чистокровных арийцев, вытравят все человеческие, благородные чувства и сделают их способными на любые зверства, на все варварские поступки, которые увидела Лина своими собственными глазами.