Я знаю, раненых всегда раздражают любопытные глаза, досужие женские вопросы, и я приучила себя входить, ничему не удивляясь, не пугаясь, но и без наигранной неуместной бодрости. Просто вхожу и
здороваюсь.
Ну, а не улыбнуться я не могу — и больным, и здоровым. Это у меня с детства, от мамы. Тогда легче с людьми разговаривать.
Так и теперь, я зашла, поздравила всех с наступающим Новым годом и добавила:
— Желаю вам того, чего все мы желаем и чего я себе желаю, — чтобы все наши близкие возвратились с войны.
Что я им читала тогда?.. Очень многое. И новые рассказы Тихонова, и стихи Симонова и других советских писателей, и наших бессмертных Тараса Шевченко и Чехова. Я со всеми перезнакомилась и быстро, без всяких вопросов узнала, что Вера — врач, Надежда Петровна — инженер, партизанка Александра из Смоленска — до войны партийный работник. Да, здесь были женщины-врачи, инженеры, медсестры, политработники, партизанки. Двенадцать женщин, некоторые уже выздоравливали, например, хорошенькая белокурая очень живая девочка, сидевшая в какой- то неудобной позе на кровати и с необычайной пылкостью реагировавшая на рассказы и разговоры. Все отражалось на ее меняющемся личике: то она заливалась громким смехом, то слезы появлялись в ее светлых глазах.
— Меня зовут Тоня. Я из Ленинграда, мне ногу оторвало, — сказала она просто и спокойно, и вдруг я увидела, почему она так сидит. У нее не было левой ноги.
— У нас перепроизводство Тонь, — засмеялась лежащая у дверей девушка с черными вьющимися волосами. На ее тумбочке виднелась порядочная стопка книг и журналов. — Вот еще маленькая Тоня, мы с нею из одного партизанского соединения, из Белоруссии. А с Александрой мы действовали близко, а друг с дружкой не встречались.
Эта чернокудрая девушка была необычайно хороша, не то чтобы красавица, а какая-то необычайно милая, кроткая, спокойная, хотя у нее было ужасное ранение позвоночника, и она знала, что в лучшем случае несколько лет придется лежать. Звали ее Олей, до войны она была медсестрой.
Случилось так, как мне хотелось по дороге сюда. Мы просто близко познакомились. Я в свою очередь кратко рассказала, что перед войной у меня родился Андрейка, и потому я должна была ехать в такой далекий тыл, а дочери Тане уже шестнадцатый год, что муж мой, Андрей, на фронте, и я ничего о нем не знаю...
Как мы все стали близки, словно родные сестры! И я, вероятно, была самой счастливой из них — мои дети были со мной.
— Вы, наверное, очень хорошо жили со своим мужем, — неожиданно сказала Оля. — Я догадалась об этом сразу, еще когда вы читали.
— Почему? — не поняла я.
— Вы так читали тот рассказ, в котором прощались муж и жена перед уходом на фронт, что я сразу подумала о вас. Вы словно о себе рассказывали.
— Нам не удалось попрощаться, — ответила я. И чтобы не говорить об этом и случайно не заплакать, я вынула фото маленького Андрейки и Танечки, которое я сделала уже здесь, на Урале, для Андрея и послала ему на фронт, и которое возвратилось, как и все наши письма...
Тут и Вера, и Надежда Петровна, и другие женщины достали из тумбочек, из сумок карточки своих детей, и я рассматривала их и носила от кровати к кровати, чтобы все посмотрели. И Оля сказала, краснея:
— Пожалуйста, здесь вот, под книжками, возьмите, поглядите на моего сына.
— Вашего сына? — удивилась я. Она казалась совсем девочкой.
Оля заметила мое удивление и засмеялась.
— Мне уже двадцать три. Я четыре года замужем — и у меня двухлетний сын.
На карточке были все трое. Стройный белокурый парень, такой же молодой, улыбающийся во весь рот, и она — с пухленьким карапузом на руках.
— А где они теперь? — спросила я.
— Мой муж — врач, только закончил мединститут. Мы вдвоем пошли в партизаны. А как же иначе? — спросила она просто. — Или в оккупации оставаться, или в партизаны. Мы же комсомольцы, советские медработники. Если бы вы знали, как мы нужны были партизанам! А сынок Ясик с бабушкой остался, с моей матерью. В первое время я наведывалась к ним, а потом мы перебрались в другие леса, дальше.
— И теперь вы ничего о них не знаете? — поинтересовалась я некстати.
Но Оля не удивилась такому вопросу. Она ответила уверенно:
— Советская власть не даст им погибнуть. — И была в ее словах такая вера в нашу победу, и в нашу власть, и в наших людей, что я посмотрела на нее с огромным уважением.