Соседи, остававшиеся в Киеве, возвратили пианино, на котором с детства бренчала я, училась Таня и так хорошо играл Андрей...
На базаре я совершила непозволительную трату — у одного из стариков, продававших разнообразный хлам, книги и ноты, вместо необходимых в хозяйстве вещей, купила «Патетическую сонату» Бетховена. Дома, стоя, потому что не было ни одного стула, плохо и грустно заиграла первые страницы. Андрейка стоял завороженный.
Его вообще все восхищало. После уральской комнаты-клетушки, после узенького номера в московской гостинице — такая большая собственная квартира, к тому же совсем пустая! Можно бегать — сколько угодно.
— До окончания войны мы не будем думать об уюте, — сказала я Тане, и она, конечно, согласилась. — Было бы самое необходимое, лишь бы ты училась, я работала и Андрейка был здоров.
Меня не манил уют, я не соблазнялась никакими вещами, меня грели и привлекали лишь человеческие чувства, и я ревниво следила, как и кто смотрит на Таню и Андрейку, и была благодарна за каждое теплое слово.
Как-то Андрейка прибежал со двора и сообщил:
— Мама, тебя спрашивает военная тетя!
«Возможно, из палаты № 5», — промелькнуло в голове. Я не сообразила, что они не знают моего киевского адреса!
Но радость оказалась не меньшей! На пороге стояла моя любимая подруга, мой друг — Саша Обозная. Она почти не изменилась, лишь косы, закрученные, как и в институте, над ушами, совсем поседели. Мы бросились друг другу в объятия, смеялись и плакали, потом целую ночь разговаривали. Ведь мы потеряли друг друга в первые дни войны. Это ей я звонила с вокзала в Харькове, когда мы проезжали в эшелоне, и она не успела приехать.
Сколько мы рассказали друг другу в эту ночь! Больше она. Ведь она находилась на фронте. А Надийка, бедная моя двоюродная сестричка, не успела вывезти своих ясельных малышей из Харькова. Саша слышала, что они живы, где-то под Харьковом. Саша была, как обычно, собранной и спокойной, я всегда чувствовала себя с нею младшей сестрой. Она и сейчас, мимоходом, между прочим, дала тысячу советов по поводу Андрейки (до войны она была педиатром), внимательно расспросила о моей работе, Таниной учебе, обо всем, и мне стало как-то спокойнее и легче.
— Я рада, что ты не растерялась. Я довольна тобою, — сказала она.
— А я нет, — покачала я головой. — За все хватаюсь и ничего не успеваю. И знаешь, мне кажется, я отдаю меньше, чем могла бы. Обо мне заботятся больше, чем я о других. — И рассказала ей о палате № 5. — Понимаешь, я потеряла их, ничего не знаю об их дальнейшей судьбе. А я ведь должна была помочь каждой, согреть каждого ребенка, живущего рядом.
— Советская власть всем поможет, — сказала Саша словами Оли.
— Но ведь Советская власть — это советский народ, советские люди, мы с тобою, значит, и мы в долгу и в ответе, не только же в том мой долг и моя ответственность, что я играю для детей! Но жизнь очень сложна, и трудно жить достойно, — сказала я.
— Вот так всегда чувствуешь... отвечаешь за каждого, кто проходит через твои руки, — задумчиво промолвила Саша.
Саша уехала на второй день, оставив номер своей полевой почты и взяв с меня слово писать.
Да, теперь я все время встречалась с давними друзьями, с которыми не виделась несколько лет, и еще сильнее начинала ценить любовь и дружбу. Но и новые друзья были мне дороги. Я переписывалась с друзьями, оставшимися на Урале, в Ленинграде, в Москве. Однажды я услышала радостный Танин голосок:
— Мама, посмотри, кто к нам пришел!
С нею в комнату вошла Поля — бедная Поля, с которой хоронили мы вместе нашего дедушку и ее ребенка.
Ну, мы, конечно, расцеловались, расплакались, как положено женщинам, она осталась у нас ночевать. Поля возвращалась в Белую Церковь к родителям.
— А знаете, Галина Алексеевна, вы меня так тогда растрогали своими рассказами о палате № 5, что я решила пойти туда работать. Сначала была санитаркой, а потом, когда Наташа Малышева пошла учиться, я стала культработником и библиотекарем, ведь я закончила до войны библиотечные курсы.
— Так вы их всех знаете? И Олю-партизанку, и Александру, и обеих Тонь?
— Я их еще застала, — сказала Поля, — и я с ними познакомилась. А потом еще столько женщин там перебывало! Знаете, Олю перевезли в другой госпиталь, приезжал какой-то знаменитый нейрохирург и должен был делать ей операцию. Только, знаете, какое у нее несчастье?
— Что такое?
— Всех детей партизанских проклятые фашисты вывезли тогда в Германию. Еще когда Белоруссию освобождали. Александра написала. Александра уже выздоровела и работала где-то под Москвой. Она и написала Оле. Только письмо это было в письме к Наташе, и Наташа Оле его не показала. А Тоне-ленинградке сделали протез, она учится, а маленькая Тоня работает на заводе. А после них еще сколько было!..