— А куда он делся потом, этот профессор Хопперт?
— О пани! — Мелася Яремовна вдруг крепко сжала руки с пухлыми короткими пальцами, большие, темные, как маслины, глаза вмиг наполнились слезами и взглянули с таким горьким отчаяньем, что Саша невольно обняла докторшу. Все воспитатели и врачи, сопровождавшие их, сочувственно закивали головами.
— Пойдемте, — сказала Мелася Яремовна Саше. — Я вам все расскажу.
Они направились в кабинет.
— Мелася Яремовна, — спросила сестра, — а семнадцатку кормить, как всех?
— Кого? — переспросила Саша. — А разве у них нет имен?
Мелася Яремовна густо покраснела.
— Что вы, у каждого ребенка есть имя, но мы так привыкли у профессора Хопперта, вот такое слово и вырывается иногда.
— Так вы хотели, Мелася Яремовна, рассказать о профессоре Хопперте.
— О, да, да. — Мелася Яремовна присела на диван, немного помолчала, словно раздумывая, с чего начинать рассказ о страшной и темной истории профессора Хопперта, и вдруг промолвила уверенно и горячо: — Он преступник. Он хуже, чем преступник! — И, дав такое определение, она уже не думала, с чего начать и как рассказывать, она заговорила и не могла уже остановиться, потому что верила: ее слушают искренне, без каких-либо предубеждений, и этой докторше с седыми волосами можно рассказать все, все...
— Вы знаете, профессор Хопперт был большим научным светилом. (Саша возмутилась, но решила пока что сдержать себя). Он говорил, что этот домик «Малютка Езус» — экспериментальный, что все делается для науки. Тут были лишь подкидыши, и о них никто никого не спрашивал, а ксендз из монастыря святой Магдалины всегда провозглашал во славу профессора велеречивые проповеди.
Я поступила сюда уже во время войны. Домишко снова стали называть «Малютка Езус». Куда было подеться? Мужа убило осколком снаряда, и я осталась с дочерью Даркой. Я пришла к пану Хопперту, мне говорили, что оккупанты не трогают его дом, ведь надо, надо было где-то укрыться от них.
Вероятно, мне было бы даже спокойно в «Малютке Езус», но я... я... каждый раз очень привязывалась к этим малышам. Я, простите, пани доктор,— маленький специалист по желудочным детским болезням. Профессор Хопперт был доволен мною.
Ему только одно не нравилось. Я слишком привязывалась к детям, а для него это был экспериментальный материал и больше ничего. Что крысы или лягушки, которых режут медики, что эти несчастные крошки — для него было совершенно одинаково.
— Зачем нас вывезли? — вдруг почти вскрикнула Мелася Яремовна. — Я не понимаю, зачем нас вывезли, когда немцы отступали. Я плакала, я умоляла, но детей начали выносить эсэсовцы, и как я их могла бросить? К тому же еще семерка и десятка болели, а их солдат схватил, словно то были какие-то котята! И тогда я крикнула дочери! «Дарочка! За вещами! Заверни самое необходимое в портплед, мы едем тоже, потому что пана профессора нет, а детей вывозят — не могу же я доверить их чужим людям». Вот так и мы с ними сели в машину, и дочь Дарка, и две сестры-монашки из монастыря святой Магдалины, работавшие у нас, — сестра Юстина и сестра София. А пана профессора вызвали еще за три дня до того. Он, я думала, ни о чем не знал.
Нас посадили в вагон, и вагон запломбировали.
— Разве мы пленные? — плакали мы. И куда нас везли — мы не знали. И я, и дочь Дарка, и сестра Юстина, и сестра София — никто из нас не знал, куда едем, и у нас на руках было восемьдесят детей. В последнее время нам их подбрасывали и подбрасывали, потому что людей стреляли и стреляли. Семерка и десятка умерли до первой станции, и охранники их просто выкинули в окно. Мы сами за них помолились: я, сестра Юстина, и сестра София, а дочь Дарка сказала, что больше никогда не сможет молиться.
Я, простите, не надоела вам?
Так вот! Мы проехали пол-Европы. Да, да. Через Вену, Чехословакию — в Судеты. Об этом мы потом уже узнали. Откуда нам было знать, ведь мы ехали в запломбированном вагоне.
У нас еще умерли тринадцатка, шестнадцатка, много детей. Мы довезли шестьдесят шесть. И едва не умерла моя дочь Дарка. Она хотела выпрыгнуть из вагона, когда охранники приносили воду, и ее прикладом в грудь толкнул охранник. Она лежала в жару и все повторяла:
— Наши им покажут! Наши им покажут! Мама, я не была даже пионеркой, ты не пускала меня в пионерский дворец...