А что говорить, я действительно боялась пускать в пионерский дворец, который устроили в графском доме при Советской власти, и теперь она меня упрекала за это, потому что все равно бегала к пионерам, но так, чтобы я не знала.
И представьте себе, в Судетах, в маленьком поселке, куда нас запихнули, появился профессор! И то, что мы оказались там, судя по всему, не было для него неожиданностью.
С ним пришла какая-то высокая грузная дама и какая-то женщина. Женщина молча стояла за ними.
— Фрау Фогель, — представилась дама. — Бедная, как вы там намучились, — сказала она мне. — Я вздохнула с облегчением только тогда, когда села с дочерью в вагон!
«Вероятно, ты, птаха, ехала не в запломбированном вагоне», — подумала я и сразу решила ни в какие отношения с нею не вступать.
— Разве вы с востока? — спросила я.
— О, да, нам довелось много лет там провести, к великому сожалению. Я здесь хорошо устроилась, — продолжала Фогельша, — я работаю надзирательницей за детьми в концлагере. О, я их хорошо воспитываю! — прищурила она глаза. — Пан Хопперт говорил мне о вас, и я думаю, мы с вами найдем общий язык.
— У нас слишком разные специальности, — ответила я холодно, я уже понимала, в какую попала мышеловку, и я вдруг представила себе, что и моя Дарка может оказаться под ее попечением. — Вы — надзирательница за несчастными детьми в концлагере, а я — врач-воспитательница младенцев. Наверно, у нас с вами разные цели.
— О, пан Хопперт вам все объяснит, — усмехнулась она многозначительно и, изобразив милостивую улыбку на своем полном лице, ушла такая уверенная в себе, такая отвратительная.
А женщина, заискивающе кивая головой и быстро ощупывая нас глазами, пошла следом.
Где-то я ее видела, эту женщину, но так и не вспомнила где.
Она ушла, и зашел Хопперт. И, представьте себе, дорогая пани, представьте себе, что он нам приказал, и язык его не отсох, когда он произносил эти страшные слова. Он совершенно спокойно сказал, что следует отобрать детей поздоровее, потому что их здоровье, их кровь нужны для великой Германии.
Я сначала не поняла для чего. Они будут расти, о них будут заботиться, а там, подумала я, еще посмотрим, за «великую Германию» или за кого другого отдадут они свою жизнь и свою кровь. Пока они вырастут, немало воды утечет, и, возможно, не будет уже тех кар господних — войн, и поэтому я кивала ему головой, а сама думала: говори, что хочешь, а Красная Армия вас гонит, и я буду трижды дурой, если побегу дальше.
Нет, этот дьявол профессор имел в виду совсем другое. Он хотел отобрать самых крупных деток, чтобы немедля взять их кровь для проклятых фашистов. И тогда я сказала: не дам. Я закричала, что не дам. Я кричала, что отвечаю за них.
— Перед кем? — спросил он и засмеялся. Он еще и смеялся! — Перед кем вы отвечаете за это советское отребье? Может, вы ждете, что сюда придут советы, и готовитесь перед ними отчитываться?
Вероятно, я была уже не в себе, потому что закричала:
— Да, перед ними!
В полном сознании я, конечно, побоялась бы кричать подобное. Что там говорить, я совсем не была настолько смелой, чтобы бросать в глаза такие слова, но в ту минуту я сама себя не понимала.
— Я вас не узнаю, пани Мелася, — сказал пан профессор и засмеялся. — Вы всегда были лояльным врачом, как и я.
— Вы лжете, — перебила я, — вы никогда не были лояльным, вы всегда работали на Гитлера, на фашистов, а я считала, что могу заниматься одними детьми и стоять в стороне от политики. А на деле получается, что так нельзя. Заботиться о детях — это означает защищать их, бороться за них, и за них я буду бороться, пока жива, потому что их родители полегли в боях с фашистами и некому их защитить, кроме меня. Пусть я одна, но вам придется через мой труп переступить прежде, чем возьмете хоть одного ребенка!
— Вы не одна, пани, — услышала я, и сестра София встала рядом со мной.
— Мама, ты не одна! — закричала и дочь моя Дарка.
А Юстина, подлая Юстина, по-собачьи заглядывала в глаза Хопперта и перебирала четки в левой руке.
— Сестра Юстина, — сказал Хопперт, — пани утомилась с дороги. У пани обычная женская истерика. Пока пани отдохнут, вы сами приготовите мне детей.
И он ушел, абсолютно уверенный, что эта трусливая подлиза выполнит все, что он приказал и прикажет.
— Ты думаешь, я подпущу тебя к детям? — спросила сестра София. — Ты своими руками кормила их, пеленала, а теперь понесешь на смерть?
— На все воля божья, — бесстрастно ответила сестра Юстина. — Их святые душеньки вознесутся в рай.