Выбрать главу

Как ранее незнакомые люди, оказавшиеся по необходимости, желанию или случайно в одно время в одном месте, становятся реальной психологической общностью, где ценят и любят друг друга, умеют работать вместе и гордятся принадлежностью к целому? Благодаря чему это происходит? В чем выражается? Долго ли длится? Это, если кратко, предмет моего научного интереса в те неблизкие годы. Откуда он вырос? Возможно, из поэмы «Владимир Ильич Ленин» В. В. Маяковского, любимого поэта пионерского детства, которую знал наизусть и с выражением декламировал родителям. Напомню несколько строф:

Слова у нас до важного самого в привычку входят, ветшают, как платье. Хочу сиять заставить заново величественнейшее слово «Партия». Единица! — Кому она нужна?! Голос единицы тоньше писка. Кто ее услышит? - Разве жена! И то если не на базаре, а близко. Партия - это единый ураган, из голосов спрессованный тихих и тонких, от него лопаются укрепления врага, как в канонаду от пушек перепонки. Плохо человеку, когда он один. Горе одному, один не воин — каждый дюжий ему господин, и даже слабые, если двое. А если в партию сгрудились малые — сдайся, враг, замри и ляг. Партия — рука миллионопалая, сжатая в один громящий кулак. Единица — вздор, единица — ноль, Один — даже если очень важный — не поднимет простое пятивершковое бревно, тем более дом пятиэтажный. Партия — это миллионов плечи, друг к другу прижатые туго. Партией стройки в небо взмечем, держа и вздымая друг друга.

Чеканный ритм завораживал, как звук тамтама, а на словах «я счастлив, что я этой силы частица, что общие даже слезы из глаз», кажется, всхлипывал. Не будем обсуждать художественные и прогностические достоинства реакции поэта на смерть творца советской власти. Речь о другом. «Откуда у хлопца испанская грусть?» — спросил М. Светлов в знаменитой «Гренаде» за 10 лет до испанских подвигов советских военных. Вот и мне теперешнему интересно: откуда у мальчишки с не самой «праведной» родословной — ее не замалчивали — сугубо большевистская убежденность в солидарности и единстве обездоленных как залоге всеобщего счастья? Второклассником, поступая в театральную студию львовского Дворца пионеров, прочел отрывок цитированной поэмы, начиная с «если бы выставить в музее плачущего большевика...». Руководивший тогда студией ныне знаменитый театральный режиссер удивленно поднял бровь, но принял.

Не уверен, что понимал лозунг «Пролетарии всех стран, соединяйтесь!», размещенный на гербе СССР. Он ассоциировался со сценой штурма Зимнего дворца в фильме С. М. Эйзенштейна «Октябрь». Уверен — не понимал доводов Н. С. Хрущева о «новой исторической общности», прозвучавших на XXII съезде КПСС в 1961 г. Но хорошо помню общешкольное ликование 12 апреля того же года. Помню радостное возбуждение в праздничной толчее на майской демонстрации. Восторг, когда наш 3 «А» собрал больше всех макулатуры. Помню, как хором обещали «горячо любить свою Родину. Жить, учиться и бороться, как завещал великий Ленин, как учит Коммунистическая партия». В пионеры нас принимали торжественно, в большом красивом зале музея вождя. Помню ночной костер в пионерском лагере. Походы в театр всем классом. Совместную работу в школьном музее Холма славы, где захоронены воины, павшие в боях за Львов. Помню поездку в Ленинград с активом исторического кружка. Можно продолжить, но ответ на светловский вопрос, думаю, ясен. Основой детской веры в коллектив послужил образ жизни советского ребенка в 50-е — начале 60-х гг., а патетические примеры из официально героизированного исторического прошлого концентрировались либо на революционном братстве борцов со старым режимом, либо на коллективном энтузиазме созидателей и защитников нового. Беспрецедентные тиражи многочисленных изданий романа Н. А. Островского «Как закалялась сталь» (1934) обусловлены не только обязательностью его изучения в школе, но и исключительной популярностью у нескольких поколений читателей.