Когда-то ты был битником
Алексей Семенович Козлов, пятидесяти с лишним лет, сидит в своем рабочем кабинете: темная старинная мебель, музыкальный компьютер "Ямаха", стопки видеокассет с записями последних поп-клипов. Образ советского композитора новой формации. А. Козлов, как известно, — лидер популярного джаз-рок-ансамбля "Арсенал", но сегодня я здесь по другому поводу. "Козел" (его давняя кличка, связанная, по-видимому, с неистребимой джазовой бородкой) — один из настоящих и хорошо сохранившихся "стиляг". "Стиляги" — это скандально-шумная молодежная прослойка 50-х годов, первые фанатики экзотической музыки, первые экспонаты альтернативного стиля.
"Это слово — "стиляги" — придумали не мы. Был фельетон в центральной газете… Нас там называли "плесенью" (но это не очень привилось) и "стилягами". То есть это что-то вроде оскорбительной клички, и мы ее совсем не любили. А само слово "стиль" было для нас ключевым: мы танцевали "в стиле" и одевались "стильно".
Танцы вообще были центром существования. Тогда — в начале 50-х — имелись танцы "рекомендованные" — вальс, полька, падеспань, и "нерекомендованные" — танго, фокстрот и прочие, которые мы знали только по названиям — "джиттербаг", "линда"… И вот, когда изредка оркестр начинал играть фокстрот, мы выскакивали на площадку и начинали пляски. Было три стиля танца — "атомный", "канадский" и "тройной гамбургский". Откуда эти движения взялись — ума не приложу. Уже сейчас, насмотревшись кино и видео, я могу сказать, что танцы "в стиле" чем-то напоминали буги-вуги. То же и с одеждой: лишь в 1971 году я увидел живой прототип нашего стиля. Это был Дюк Эллингтон, когда его оркестр приезжал к нам на гастроли. Узкие короткие брюки, большие ботинки, длинный клетчатый пиджак, белая рубашка, галстук. Галстуки были очень яркие и длинные, ниже пояса, с узким узлом и широкие внизу. Мой любимый был с серебряной паутиной; другие носили галстуки с пальмами, обезьянами, девушками в купальниках. Мне это казалось безвкусным.
Иностранных вещей почти не было. Все, включая галстуки, было самодельным, и появление каждого нового удачного предмета становилось событием в кругу стиляг… Наконец, прическа. Образцом был, конечно, Тарзан. Длинные волосы, но уши оставались открытыми: все зачесывалось назад и обильно смазывалось бриолином. Сзади гриву завивали щипцами — помню, у меня все время были ожоги на шее… И обязательно четкий пробор. Я умудрялся даже делать два пробора — симметрично слева и справа, а между ними — взбитый кок. Конечно, сооружение недолговечное — главное было донести его до Бродвея, показать своим. Бродвей, или Брод, — это участок правой стороны улицы Горького от площади Пушкина до гостиницы "Москва". Там собирались все стиляги. Там был "Коктейль-холл", где мы всегда сидели по субботам и воскресеньям. Холл был открыт до пяти утра — сейчас такого уже нет…
Зимой самым главным местом был каток "Динамо". Именно этот каток, потому что там играл джаз. Я даже записался в какую-то спортивную секцию — только для того, чтобы иметь пропуск на каток. Мы выезжали при полном параде, как на танцы, — в костюмах и галстуках, только брюки иногда заправляли в красивые шерстяные носки. И с непокрытой головой. Удивительно, какие закаленные ребята! У нас были высокие самодельные коньки, и когда все катались по кругу в одном направлении, мы ехали против течения, лавируя между парами в теплых костюмах и шапочках…
Вообще, стиляг было немного. И среди нас почти не было девушек. Требовалась особая смелость, чтобы стать стильной девочкой, "чувихой", как мы их называли. Все школьницы и студентки были воспитаны в исключительно строгом духе, носили одинаковые косички и венчики, одинаковые темные платья с передниками, а у наших "чувих" — короткая стрижка — "венгерка", туфли на каблуке, клетчатые юбки. Подозрения общественности шли далеко: вольная манера одежды предполагала, что она не дорожит своей "девичьей честью". Реакция окружающих на нас всегда была очень активной, особенно в транспорте, когда мы ехали поодиночке к Броду. Едва я заходил в троллейбус, все тут же начинали меня обсуждать и осуждать: "Ишь, вырядился как петух". "Не стыдно ли, молодой человек, ходить как попугай". "Смотри, обезьяна какая"… Я стоял там весь красный. Но девочкам было еще хуже, представляю себе, какими комплиментами награждали их… Да, "чувих" были буквально единицы, и в дансингах мы редко танцевали с девушками. Мы танцевали друг с другом".
Недалеко от Бродвея (А. С. Козлов и френд)
Трудно представить себе степень одиночества стиляг, живи они в маленьких или даже средних городках. Поэтому, собственно, их там и не было. Помимо Москвы вся эта "плесень" завелась только в Ленинграде и нескольких городах с недавним "западным" прошлым — Таллинне. Ригс. Львове. Но никакого сообщества, да и просто мало-мальски тесных связей между стилягами разных городов не существовало. Поэтому даже манера одеваться была довольно разной: скажем, рижские стиляги, оккупировавшие приморский ресторан "Лидо", одевались не в пиджаки, а в спортивные, на молнии, куртки с большими накладными плечами и кепки с длинным козырьком… Страсть к музыке и танцам, однако, разделялась всеми "стильными" в равной степени.
Формально стиляги не имели никакого отношения к року. Они слушали довольно архаичный джаз. Их музыкальными кумирами были Луи Армстронг, Дюк Эллингтон и в первую очередь Гленн Миллер, чья "Чаттануга Чу-Чу" считалась чем-то вроде гимна. Важнее другое: стиляги стали первой попыткой создания молодежной субкультуры, первой стайкой диковинных попугаев и обезьян, пожелавших отделиться от серого мира казенной обыденности. Стиляги не только искали развлечений. Важнейшим мотивом их деятельности была острая потребность в информации. "Холодная война" и "железный занавес" искусственно и жестко ограничили обмен культурными ценностями. Для современного мира, для такой развитой и урбанизованной страны, как СССР, это было неестественно, если не сказать, дико. Тем более что "занавес" существовал не вечно. Сразу после войны страна была наводнена американскими и трофейными пластинками, в кинотеатрах шли фильмы с оркестрами Гленна Миллера, Каунта Бейси ("Серенада солнечной долины". "Штормовая погода") и европейской шлягер-музыкой 30-х годов. Все это имело огромный успех; за два года целое поколение успело впитать в себя эти ритмы, этот стиль. А затем — речь Черчилля в Фултоне, атомный шантаж Гарри Трумена, "занавес"… И, разумеется, борьба с "космополитизмом" и "низкопоклонничеством" во всех их "тлетворных" проявлениях: от кибернетики до саксофонов.