«Товарищ Сталин значительно повинен в истреблении военных кадров перед войной, что отразилось на боеспособности армии. Вот почему он, прежде чем начать заслушивать план предстоящей операции, перевел разговор на тему о кадрах, чтобы прощупать меня… В ходе этого разговора товарищ Сталин неоднократно говорил о многих генералах, которые были освобождены из мест заключения перед самой войной и хорошо воевали.
„А кто виноват, — робко задал я вопрос Сталину, — что эти бедные, ни в чем не повинные люди были посажены?“ — „Кто, кто… — раздраженно бросил Сталин. — Те, кто давал санкции на их арест, те, кто стоял тогда во главе армии“. И тут же назвал товарищей Ворошилова, Буденного, Тимошенко. Они, по словам Сталина, были во многом повинны в истреблении военных кадров. Именно они оказались неподготовленными к войне. Но самая плохая характеристика… была дана им за то, что они не защищали свои военные кадры. Собственно, я в этом разговоре больше слушал да отвечал на вопросы. Сталин спрашивал меня, насколько хорошо я знаю того или иного маршала, генерала, освобожденного из-под ареста. Что касается маршалов, я дал уклончивый ответ, сказав, что знаю их плохо, издали. Партия создала им авторитет, и они почили на лаврах. Поэтому плохо показали себя в Великой Отечественной войне. Вот как говорит о них народ, я тоже придерживаюсь такого мнения. „Говорит народ правильно“, — вставил реплику Сталин. В отношении же освобожденных генералов я сказал, что товарищи Горбатов, Рокоссовский, Юшкевич, Хлебников — все они во время войны, а некоторые и до нее были в моем подчинении, и я даю им самую высокую оценку, так как это умные генералы, храбрые воины, преданные Родине. „Я согласен с вами, товарищ Еременко“, — заметил Сталин. Каждый раз, говоря о кадрах, он пристально, испытующе посматривал на меня, видимо, для того, чтобы определить, какое впечатление производят на меня его характеристики и оценки людей».
Как видим, Еременко уже в 1943 году нисколько не сомневался, что Сталин прямо виновен в предвоенном истреблении военных кадров. Рокоссовский, как мы помним, в 1937 году в причастности Сталина к репрессиям сомневался, считая, как и многие другие, что НКВД действует помимо воли вождя. Вероятно, он изменил свое мнение в годы войны, когда убедился, что без воли Сталина ничего в стране не делается. Но уважение к Сталину он сохранил на всю жизнь и, в отличие от Еременко, ни разу не критиковал его в своих статьях и мемуарах.
А. Е. Голованов, познакомившийся с Рокоссовским под Сталинградом, вспоминал: «Руководство ликвидацией окруженной группировки было поручено Рокоссовскому, который блестяще справился с этой задачей. Непосредственно общаясь с ним во время проведения этой операции, я всегда видел перед собой уравновешенного, с глубокими военными познаниями человека, доступного для любого, кто с ним работал. Вежливость и тактичное обращение были его характерными чертами, а личная скромность в быту дополняла его облик. Таков был Рокоссовский, с которым мне довелось там близко познакомиться. Дальнейшее общение с ним уже в других местах и на других фронтах лишь укрепило во мне то глубокое уважение, которое можно иметь к человеку, умеющему направить всю энергию работающих с ним людей в нужном направлении и в то же самое время остающемуся как бы незаметным и скромным человеком».
Несомненно, в выборе командующего тем фронтом, который будет принимать капитуляцию окруженной в Сталинграде 6-й немецкой армии, решающее слово было за Сталиным. И он выбрал того полководца, которого считал наиболее достойным по его роли в войне, которому безусловно доверял.
Кроме того, у Сталина могли быть уже тогда далекоидущие планы, связанные с использованием польской национальности Рокоссовского в процессе будущего установления советского контроля над Польшей. После Сталинградской победы этот вопрос уже вскоре мог встать в повестку дня.
Вот что по поводу взаимоотношений Сталина и Рокоссовского писал в своих мемуарах Главный маршал авиации А. Е. Голованов, бывший личный пилот Сталина: «С большим уважением, с большой теплотой относился к Рокоссовскому Сталин, он по-мужски, то есть ничем не проявляя это на людях, любил его за светлый ум, за широту мышления, за его культуру, скромность и, наконец, за его мужество и личную храбрость. Я не слышал, чтобы Верховный называл кого-либо по имени и отчеству, кроме Б. М. Шапошникова, однако после Сталинградской битвы Рокоссовский стал вторым человеком, которого Сталин стал так называть».