Выбрать главу

К. К. Рокоссовский приказал выслать несколько групп разведчиков в направлении Гжатска и на автостраду восточнее Туманова. Подойдя к автостраде, разведчики натолкнулись на вражеских автоматчиков. Завязалась перестрелка.

После этого был созван расширенный Военный совет. Собрались мы в полуразрушенном блиндаже в лесу, где до нас располагались какие-то тыловые части. Шел мелкий дождь. Перекрытие блиндажа кое-где протекало. Было холодно и сыро. Дожди не сулили ничего хорошего. Нам предстояло двигаться по проселочным и лесным дорогам, которые при такой погоде очень скоро должны были стать труднопроходимыми. А это предвещало новые беды.

Мнения, высказывавшиеся на Военном совете, были различны.

Первым обсуждалось предложение об организации сильного отряда из личного состава штаба и полка связи для прорыва по автостраде на Гжатск. Многие надеялись, что там мы найдем штаб фронта. Кстати сказать, член Военного совета армии А. А. Лобачев, считая, что штаб фронта находится в Гжатске, накануне пытался лично убедиться в этом. Он поехал в Гжатск на броневике, минуя автостраду. Но вблизи города его обстреляли из мелкокалиберной противотанковой пушки. В броневик попало три бронебойных снаряда. Один из них угодил под сиденье и лишь чудом не взорвался, замотавшись в ветоши.

Но вернемся к заседанию Военного совета. Некоторые предлагали оставаться на месте, подождать подхода наших дивизий из-под Вязьмы, а затем начать активные действия. Командующий спокойно слушал каждого выступающего, и трудно было понять, как он относится к этим планам. Все ждали, что скажет Рокоссовский, какое из двух предложений он примет.

Константин Константинович отверг план прорыва к Гжатску по автостраде, так как это не сулило ничего, кроме бесславных жертв и разгрома штаба: судя по данным разведки, количество войск противника на автостраде с каждым часом увеличивалось. Сидеть на месте и пассивно ждать, когда подойдут наши дивизии, командарм тоже считал невозможным. В такой запутанной и быстро менявшейся обстановке это означало надеяться на авось.

Спокойно и уверенно Рокоссовский объявил свое решение, пожалуй, единственно верное в создавшейся обстановке. Командующий решил отвести штаб на 20–30 километров от автострады и обойти Гжатск с севера, рассчитывая выйти в расположение своих.

Были организованы три колонны из личного состава штаба и рот полка связи. Центральную колонну возглавлял К. К. Рокоссовский. Вместе с ним отправились член Военного совета А. А. Лобачев и начальник штаба М. С. Малинин. Левой колонной командовал, если не ошибаюсь, командир полка связи. Командовать правой колонной было приказано мне.

Мы выступили вечером 7 октября. А через два-три часа разведка центральной колонны встретила части 18-й дивизии генерал-майора П. Н. Чернышева, которые двигались примерно в том же направлении, что и мы. Наши силы умножились».

В другом мемуарном очерке В. И. Казаков вспоминал:

«В первые месяцы войны очень часто употреблялось слово „окружение“. Это было отвратительное, паническое по своей сущности слово, а не военный термин. В этой связи мне хочется с чувством особого удовлетворения отметить, что когда под Вязьмой наш штаб оказался в тяжелом положении и когда почти со всех сторон нас окружал враг, я ни разу не слышал, чтобы офицер или боец произнес слово „окружение“. В колоннах царили полное спокойствие и возможный в тех условиях порядок. Я глубоко убежден, что в этом большая заслуга К. К. Рокоссовского, который в самых сложных ситуациях не терял присутствия духа, неизменно оставался невозмутимым и удивительно хладнокровным.

Константин Константинович обладал и другими драгоценными качествами, которые имели огромное влияние на окружающих и в постоянстве которых мы неоднократно убеждались в годы войны и после ее окончания. Будучи безусловно строгим начальником, он никогда не был груб с подчиненными, не прибегал к брани, как это с некоторыми бывало на фронте. Особенно поражала в нем способность воздействовать на провинившихся, ни в какой мере не унижая их человеческого достоинства. За все эти бесценные качества нашего командующего по-настоящему любили и глубоко уважали не только в нашем штабе, но и в войсках (сначала армии, а потом и фронта)».