Анеке мечтала о сельской местности и солнце, и они устроились в Каоре, в сотне километров от Сарлата. Он мог бы наезжать туда время от времени, не отрываясь от основного дела, но предпочел подвести черту под своим прошлым и объединился с каорским нотариусом, у которого и стал работать не покладая рук.
Нильс там и родился одним мартовским утром, и у Марсьяля было впечатление, что он испытал радость отцовства впервые в жизни. Благодаря Анеке он открывал все заново, учился всему заново. Рядом с ней он познал абсолютное счастье, которое длилось так недолго. А потом случилась трагедия. Глупый несчастный случай, но пережитый кошмар до сих пор преследовал его по ночам. Предупрежденный жандармами, он увидел Анеке только в морге больницы, куда ее перевезли. Убитый горем, он остался вдвоем с сыном, который, хотя и был мал, очень походил на свою мать – такой же светловолосый, с бездонными голубыми глазами, прозрачными, как небо после дождя.
Марсьяль держал удар судьбы три месяца, подавленный и одинокий. Но почувствовав, что побежден, он, склонив голову, вернулся в Сарлат. Бланш одна воспитывала сыновей в Роке, и она не заставила его платить по счетам. Она не осыпала его упреками, не стала мстить, нет, она приняла этого третьего ребенка, который должен был внушать ей ужас. Единственное, чего она хотела,– это покинуть Рок. Возвращение Марсьяля означало для нее новую точку отсчета, и она хотела поменять декорации. Поскольку он был не в состоянии спорить с ней, он тут же уступил и с полным безразличием приобрел дом на улице Президьяль. В тот момент он был занят тем, чтобы получить назад свою контору, возобновить ее работу и разыскать своих клиентов, а остальное его мало волновало.
С первого же дня Бланш повела себя безупречно. По отношению к Нильсу он была ласковой и нежной и всегда защищала его от старших братьев, которых ругала чаще обычного. Марсьяль тоже был очень привязан к младшему сыну, многое ему прощая. Что же до Максима и Виктора, то они приняли Нильса без малейшего злопамятства. Напротив, они по очереди играли с ним, вступались за него в школьных потасовках и даже соглашались быть наказанными вместо него. В то время Марсьяль мог бы заметить все великодушие старших сыновей, их порядочность, но его интересовал только Нильс... он становился все больше похож на Анеке, чья гибель так и оставалась для него безутешным горем.
Только многие годы спустя, когда сначала Максим, а потом и Виктор стали учиться праву, чтобы продолжить отцовское дело, Марсьяль начал смотреть на них другими глазами, сознавая, что был к ним несправедлив. Сначала он взял их в компаньоны, а затем решил полностью передать дело, не затягивая слишком, что вскоре и сделал.
А Бланш в это время лелеяла подрастающего Нильса, по-прежнему избегая даже малейших наказаний. Слабовольный, если не сказать капризный, он и не собирался взрослеть. С трудом получив начатый в Бордо, и законченный в Тулузе лицензиат по филологии, он уехал в Париж, чтобы записаться в какую-то безвестную киношколу.
Господи! Как же я это допустил?
Если бы Анеке видела его оттуда, где она пребывала, она бы его прокляла.
– А вот и они! – радостно возвестила позади него Бланш.
Погрузившись в свои мысли, он не заметил, что жена стояла прямо за спиной, и не услышал, как подъехала машина Макса.
Он спустился вниз, где Виктор уже снимал свой плащ.
– Рад вас видеть, мальчики...
Марсьяль пожал руки сыновьям и подтолкнул их к лестнице. Вернувшись в гостиную, он, не ожидая, подал аперитив и налил двойную дозу виски Виктору. Протягивая ему стакан, он внимательно смотрел на сына. Из всех троих сыновей именно Виктор был похож на отца больше всего: те же ярко-синие глаза, та же загадочная улыбка и та же способность пленить собеседника. Обаяние – именно это слово приходило на ум прежде всего. До своей женитьбы на Лоре Виктор покорил немало сердец, девушки считали его абсолютно неотразимым.
В действительности он не был настоящим красавцем, на его лице остался след от детской травмы – падения на коньках. Шрам тянулся по левой щеке – от виска до края губ, но эта тонкая бледная линия лишь придавала ему шарм, о котором он даже не догадывался.
Максим унаследовал от Бланш более правильные черты, светло-каштановые кудри и нежный взгляд темных глаз. Более степенный, чем Виктор, он был тоже очень хорош, и, в конце концов, эти двое прекрасно дополняли друг друга.
Что же касается Нильса, то у него всегда был вид пришельца из другой страны. Очень высокий, из-за чего он слегка сутулился, нервный, хрупкий, он смотрел на мир какими-то полинявшими глазами, и, казалось, взывал о помощи.
– Ну что, как твои дела? – резко обратился Марсьяль к Виктору.
– Не очень, но, может, поговорим о чем-нибудь другом?
– Как ты себе это представляешь? Мы сейчас только об этом и думаем, и бесполезно делать вид, что это не так!
– Папа, это моя личная жизнь.
– Но не тогда, когда любовник твоей жены – также и мой собственный сын! – взорвался Марсьяль.– Это вносит неразбериху во всю семью!
В другое время Бланш обязательно попыталась бы вмешаться, чтобы утихомирить гнев мужа, но она лишь опустила глаза на блюдо с сырными канапе, которое только что принесла.
Марсьяль более спокойно продолжал:
– Прости меня, но я хотел бы исчерпать эту тему до того, как придут Кати с детьми. Думаешь ли ты просить, чтобы тебе оставили Тома?
Этот вопрос в течение последних недель Виктор рассматривал со всех сторон, и если ответ его и разочаровывал, но он напрашивался сам собой.
– Он слишком мал, папа, ему будет лучше с матерью.
Сказав это, Виктор почувствовал, как его захлестывает волна гнева. Мысль о том, что сына будет воспитывать Нильс, заставляла его скрежетать зубами.
– Значит, ты будешь платить им алименты? Отец обладал даром вонзить нож в самую рану.
Но невысказанное не было его сильной стороной, молчанию он предпочитал грубую прямолинейность и никогда не давал ситуации осложниться, прежде не обсудив ее со всех сторон. Ощущая себя совершенно несчастным, Виктор обреченно кивнул.
– Если мне не изменяет память,– настойчиво продолжал безжалостный Марсьяль,– ты не хотел подписывать брачный контракт. И что же, если бы я тебя не убедил, ты видишь, где бы ты оказался сегодня? Полагаю, что ты продашь этот отвратительный барак? Если хочешь, я могу уступить тебе Рок, это немного встряхнет тебя.
Виктор озадаченно поднял голову. Секунду он смотрел на отца, потом повернулся к Максиму. Предложение было таким безрассудным, что братья обменялись долгим подозрительным взглядом. Издавна было установлено, что Рок – это неприкосновенная недвижимость, которую Марсьяль никому не отдаст. Он сердился каждый раз, когда кто-то из членов семьи указывал на бесполезность огромного пустого поместья, которое он не хотел ни продавать, ни сдавать в аренду.
– Уступить? – повторил Виктор.
– О, как ты захочешь! Могу продать, могу отдать, об этом уж мы с тобой договоримся.
Воспоминания детства, которые сохранились у Виктора о Роке, были довольно противоречивыми. Они много играли там с Максимом, но часто видели, как после внезапного отъезда отца плакала мать. Он представил себя одного в этом огромном доме и покачал головой.
– Послушай, папа, я не...
– Я не буду предлагать тебе дважды, Вик! Ты должен решиться сейчас.
Отец пытался ему помочь, но он все-же взбунтовался.
– Дай мне время подумать над этим! Я не знаю, что со мной происходит, я полагаю, что мне надо сменить обстановку, поразмыслить...
– Зачем? Мусолить свои несчастья? Сжалиться над самим собой?
Для одного дня это было слишком. Виктор встал и, не говоря ни слова, пересек гостиную. В момент, когда он выходил, он услышал, как Максим со злостью крикнул: