Неожиданно в проеме двери над трапом показалась луна, большая и желтая, словно физиономия малайца, и осветила их бледные от ужаса лица.
Их рты были раскрыты в немом крике, подбородки тряслись от страха. Один из англичан пытался что-то сказать, но язык не слушался его, будто примерзнув к небу; неожиданно он вывалился изо рта и неподвижно повис на нижней губе, как красный лоскут — англичанин уже не смог втянуть его обратно.
Лица моряков были белыми как мел, на них большими каплями выступил холодный пот.
Так, в фантастической полутьме, проходила ночь, освещенная лишь призрачным светом заходящей луны. На руках моряков иногда появлялись причудливые фигуры, сравнимые разве что с древними иероглифами: треугольники, пентаграммы, изображения костей и черепов, на месте ушей у которых росли большие крылья летучих мышей.
Медленно опускалась луна. И в тот момент, когда ее гигантская голова скрылась вверху за трапом, матросы услышали раздававшееся из камбуза сухое кряхтение, а затем совершенно отчетливо тихое блеяние, как это бывает у старых людей, когда они смеются.
И вот первые проблески рассвета стали пробиваться сквозь ночное небо.
Они посмотрели на серые, как пепел, лица друг друга, вылезли из коек и, дрожа, стали выбираться на палубу.
Англичанин с высунутым языком вылез последним. Он хотел что-то сказать, но у него получилось лишь какое-то жуткое бормотание. Он показал на свой язык и сделал движение по направлению вовнутрь. Тут португалец ухватил его язык посиневшими от страха пальцами и засунул его в рот.
Моряки стояли плотной кучкой перед корабельным люком, боязливо всматриваясь в медленно светлеющую палубу. Но там никого не было. Только впереди на свежем утреннем ветру еще раскачивался в подвесной койке ирландец, туда-сюда, словно большая черная колбаса.
Будто притягиваемые магнитом, они начали медленно, шаг за шагом, спотыкаясь, приближаться к спящему. Ни один из них не окликнул его. Все знали, что ответа не будет. Каждый стремился оттянуть, как только можно, встречу с неизбежным. И вот уже они стояли рядом и, вытянув шеи, смотрели на ирландца, неподвижно лежащего на койке. Его шерстяное одеяло было натянуто выше лба, а волосы развевались на ветру. Но они уже не были черными — за эту ночь они побелели как снег. Один из моряков стянул одеяло с головы ирландца, и они увидели бледное, застыйшее лицо мертвеца, который широко раскрытыми и остекленевшими глазами уставился в небо. Его лоб и виски были усеяны красными пятнами, а на переносице, словно рог, выступал большой синеватый желвак.
«Это чума». Кто из них это сказал? Они враждебно посмотрели друг на друга и быстро отошли от трупа, помеченного смертельной заразой.
Всем им сразу стало ясно, что они пропали. Они были в руках страшного, невидимого, не знающего милосердия врага, который отступил от них, вероятно, лишь на короткое время. В любой момент он мог спуститься к ним с паруса или выползти из-за мачты; возможно, как раз в эту минуту он уже поднимался из кубрика или высовывал свой страшный лик из-за борта, чтобы погнать их, как безумных, по палубе шхуны.
И в каждом из них росла темная озлобленность на своих товарищей по несчастью, причин которой они не могли понять.
Моряки разошлись в разные стороны. Один из них стал рядом с палубной шлюпкой, и его бледное лицо отражалось в воде. Остальные уселись кто где на палубе, не разговаривая друг с другом; но все они были рядом, и в то мгновение, когда опасность станет осязаемой, могли бы снова собраться вместе. Но ничего не происходило. И все же они чувствовали, что беда где-то рядом — подстерегает их.
Да, она была здесь. Может быть, как раз под ними, за палубным перекрытием, как невидимый белый дракон, который своими трясущимися когтями нащупывал их сердца и своим горячим дыханием насыщал воздух ядом болезни.
А не были ли они уже больны, не чувствовали ли какое-то тупое оцепенение и первый приступ смертельной горячки? Человеку, сидевшему на борту, показалось, будто он под ним начал вздрагивать и раскачиваться, то быстро, то медленно. Он посмотрел на остальных и увидел на позеленевших лицах тень смерти, на впалых щеках уже появились пятна страшной бледно-серой сыпи.
«Может быть, они уже мертвы, и я единственный, кто остался жив», — спросил он себя. И при этой мысли по его телу пробежала холодная дрожь. У него было такое ощущение, будто вдруг чья-то ледяная рука, возникшая из воздуха, схватила его.