В течение дня работа не позволяла мне без помех сосредоточиться на мыслях, которые неотступно возвращали меня к ночному крику. Будучи ответственным за проведение работ по разборке руин иезуитской казармы, я постоянно находился там и следил за их выполнением. Солнце пекло немилосердно, пыль разрушаемой кладки окутывала меня с ног до головы и оседала у меня в легких. Точно в одиннадцать часов, как и во все предыдущие дни, явился директор местного архива доктор Хольцбок и осведомился о ходе работ. Он чрезвычайно интересовался разборкой руин этого древнего здания, возведение наиболее старых частей которого восходило почти к временам основания города. Поскольку история края была предметом его исследования, он надеялся получить в результате «анатомирования» этого почтенного церковного строения некоторые дополнительные сведения. Мы стояли в центре большого двора и смотрели, как рабочие разбирали второй этаж главного крыла здания.
— Я убежден, — сказал доктор Хольцбок, — что найдем еще много интересного, когда доберемся до фундамента. На свидетельства прошлого действует сила, которая сродни физической силе тяжести, она притягивает их к земле. Не могу вам передать, насколько меня завораживают подобные старые здания, если они имеют такую богатую историю, как это. Сначала это был купеческий двор, потом женский монастырь, затем крепость иезуитов и, наконец, казарма. Возведенное на относительно большом участке старого, окруженного стенами города, это строение, кажется, испытало на себе воздействия всех событий минувших эпох, впитало в себя все проявления жизни, и они оставили в нем свои следы. По этим отложениям, этим слоям, чередование которых означает смену эпох, можно реконструировать геологию истории. Я думаю, мы еще обнаружим весьма любопытные вещи в этих старых стенах — не просто горшки со старинными монетами или закрашенные фрески, а чьи-то окаменелые приключения и судьбы.
Так говорил фанатичный архивариус, а напротив нас кирки рабочих усердно крушили крепкую каменную кладку. Там вверху открылась сводчатая галерея, и мне представилась череда следовавших друг за другом купцов, монахинь и иезуитов, которые часть своей жизни провели под нависшими серыми сводами этой галереи. Пока доктор Хольцбок продолжал свои вариации на краеведческую тему, я решил, поскольку мне не чужды романтические соблазны, посетить эти руины как-нибудь ночью. Мне хотелось пощекотать себе нервы острыми ощущениями и познакомиться с местными привидениями.
В эту ночь я проснулся так же внезапно, как и в предыдущую, и снова услышал страшный крик. На этот раз я приготовился услышать его и постарался определить, откуда он исходил. Но в решающий момент меня охватил необъяснимый страх, так что я не мог однозначно сказать, раздался ли он где-то внутри нашего дома или донесся с улицы. Вскоре после этого мне показалось, что я слышу топот бегущих по улице людей. До утра я лежал в тревожном полусне, пытаясь разгадать загадку крика. Когда я за завтраком рассказал об этом жене, она сначала рассмеялась, но потом сказала озабоченно:
— Мне кажется, у тебя нервы не в порядке с тех пор, как ты стал работать в иезуитской казарме. Возьми наконец отпуск, и пусть тебя заменит кто-нибудь из коллег. Ты переутомился, следует подумать о своем здоровье.
Но я не хотел ничего слышать об этом. Поскольку копание в руинах этого старого здания, поиски предметов, от которых архивариус ожидал столь многого, превратились у меня в страсть. Моя жена добилась от меня лишь обещания, что я буду будить ее, если снова проснусь ночью.
Так оно и случилось в следующий раз. Торопливо и испуганно растолкал я жену, и мы сели рядом, застыв в напряженном ожидании. И вот снова прозвучал крик, пронзительно и совершенно отчетливо — с улицы.
— Слышишь?.. Сейчас, сейчас…
Но жена зажгла свечу и посветила мне в лицо.
— Господи, как ты выглядишь! Но ведь ничего нет. Я совсем ничего не слышу.
Я был настолько вне себя, что закричал на нее:
— Да замолчи… а теперь… теперь они бегут вниз по улице.
— Ты делаешь мне больно, — воскликнула жена, потому что я так сжал ее руку, будто хотел убедить ее с помощью силы.
— Ты ничего не слышишь?
— Ничего! Совсем ничего!
Я опустился на подушку, покрытый потом, обессиленный, как после тяжелой физической работы, и неспособный дать какой-либо вразумительный ответ на тревожные вопросы жены. Под утро, когда она снова заснула, мне стало ясно, что я должен делать, чтобы сохранить рассудок. Совершенно невозмутимым и благоразумным поведением в течение дня мне удалось убедить жену, что я полностью успокоился. За ужином я отпускал шутки по поводу своих ночных галлюцинаций и обещал ей спать до утра, не заботясь ни о криках, ни о топоте на улице. Я даже дал ей обещание сразу же после окончания наиболее ответственных работ испросить длительный отпуск. Однако едва я услышал, после того как мы легли, по дыханию жены, что она уснула, я встал и снова оделся. Поскольку мне не хотелось, чтобы в голову лезли нелепые мысли, я взял «Критику чистого разума» Канта и попытался углубиться в строгие и логические ряды рассуждений. Однако когда время подошло к полуночи, мною завладело беспокойство, сделавшее меня неспособным читать дальше. Стало невозможно следовать железной логике книги: отвлекало что-то более сильное.