Почтительно сняв шляпу, я отступил в сторону, и она медленно, неслышным шагом прошла мимо так близко, что, как мне показалось, должна была коснуться меня. Но я не почувствовал этого. Вверху на лестнице я остановился и оглянулся. Она стояла внизу и, широко раскрыв глаза, пристально смотрела на меня. Я, как завороженный, застыл на месте. Меня снова обдало неповторимым ароматом мирры и кедра, и мне почудилось, что кто-то говорит рядом со мной. «Отдай мне свое сердце!» — прозвучало в моих ушах. Это было словно дуновение, и хотя я и различил слова, но все же не слышал звучания голоса. И тут видение исчезло. Я стоял несколько секунд прислушиваясь. Должна была открыться входная дверь; я ожидал услышать шум отъезжающей кареты. Но в доме все было тихо.
Я позвонил в дверь квартиры госпожи фон N. Ее открыл старый лакей Фридрих.
— Кто эта дама, которая только что ушла? — спросил я.
— У нас не было визита, господин доктор. Госпожа и барышня весь вечер были одни.
— Может быть, она вышла из квартиры на третьем этаже? — предположил я.
— Квартира над нами уже три недели пустует, а господина профессора с четвертого этажа вряд ли в такое время посещают дамы.
— Но тем не менее, Фридрих, я только что встретил на лестнице молодую даму и поздоровался с ней!
Лакей лишь пожал плечами и несколько удивленно посмотрел на меня, но ничего не ответил. Госпожа фон N, у которой он служит уже много лет, очень довольна им, и для нее он, возможно, достаточно исполнительный и преданный человек, но в его обращении с гостями проявляется определенная дерзость, от которой не всегда свободны даже самые лучшие из старых слуг. Я до сих пор обращался с ним по-дружески, теперь он стал позволять себе лишнее в отношении ко мне, надо будет указать ему на свое место. Тем временем я позволил ему, как обычно, помочь мне снять пальто и велел доложить обо мне.
Госпожа фон N и ее дочь приняли меня с учтивым радушием, в котором я заметил, однако, определенное смущение. Я еще не решился признаться Антонии в своей любви, впрочем, нетрудно вообразить, что она давно уже догадывалась о моих чувствах. До последнего времени я искренне надеялся, что она отвечает мне взаимностью. Но с некоторой поры ее отношение ко мне стало если и не менее любезным, то все же гораздо более сдержанным, чем прежде. Можно сказать, что она теперь стремится держаться от меня на расстоянии. Я не могу себе объяснить эту перемену в ее отношении ко мне. О, женщины, вам имя — вероломство!
Госпожа фон N читала какую-то книгу, которую она отложила в сторону, когда я вошел. Антония рисовала. У нее большие способности к рисованию, но я не могу одобрить того, что она использует свой талант для высмеивания окружающих ее людей. Я видел несколько нарисованных ею шаржей, которые для тех, кто не позировал ей специально, вряд ли были бы лестными. Убежден, что в ее коллекции есть карикатура и на мою скромную персону и что Антония, когда я отсутствую, смеется с другими, глядя на нее. Неоднократно, особенно в последнее время, я ловил ее на том, что она изучающим взглядом наблюдала за мной. Но ведь это неприлично! Юная девушка не должна смотреть на молодого человека так пристально, даже если она видит в нем своего будущего спутника жизни.
Я сел за круглый стол, за которым уже сидели мать с дочерью, и завел разговор с госпожой фон N о разных отвлеченных вещах. Антония почти не участвовала в нашей беседе. Рядом с альбомом лежало несколько цветных карандашей, которые она использовала попеременно, и нож с длинной рукояткой и коротким широким клинком, заточенным с обеих сторон, — им Антония время от времени затачивала карандаши. Этот нож я раньше не видел или, по крайней мере не замечал. Клинок был украшен тончайшими бледно-золотистыми узорами, а длинную рукоятку из твердого красно-бурого дерева покрывала инкрустация из перламутра, серебра и золота, изображающая какого-то диковинного зверя, дракона, как мне показалось, из широко раскрытой пасти которого, как у змеи, высовывался длинный острый язык.