— Но она думала о вас! — воскликнула жена советника имперской канцелярии. Хотя сама она была из безбожного Берлина, но отличалась чрезвычайной религиозностью. — Дух покойной, к детям которой вы были так великодушны, предостерег вас!
— Возможно, так оно и было, — сухо сказал господин профессор. — Однако при всей моей признательности духу покойной за то, что он спас мою невесту, я все же не могу удержаться от упрека в его адрес, почему он не предупредил заодно и рабочего, ведь у этого человека, вероятно, была жена и дети… Нет! Нет! — воскликнул он затем почти страстно. — Не будем тревожить мертвых в их могилах, чтобы они не делали нас, грешных, глупее, чем мы есть на самом деле.
Некоторые согласились с ним, громче всех старший среди нас, инженер из Базеля.
— Все это правильно! — сказал он на своем неповторимом диалекте. — Объяснение должно быть найдено всему — до последней мелочи; естественно, за исключением того, — добавил он со странной улыбкой, — что при всем желании не поддается объяснению!
— А вам известен хоть один такой случай? — спросили мы с жадным интересом.
Старый инженер потеребил свою седую остренькую бородку.
— Известен, — ответил он сухо, — но рассказывать здесь нечего. Потому что рассказывать о необъяснимом — безнадежное дело. Однако могу содействовать тому, чтобы взамен вам была представлена другая история, весьма занимательная! Наша уважаемая госпожа советница знает одну такую. Не так ли, госпожа советница, — историю о Рикеле? Лет десять-двенадцать назад вы ее уже однажды здесь рассказывали. Но ведь с тех пор появились новенькие! — И он бросил на нас, пришлых, наполовину свирепый, наполовину сочувственный взгляд, поскольку мы действительно десять лет назад еще не имели чести восседать за этим почетным столом.
Дама, к которой обратился инженер, на мгновение побледнела.
— Нет, нет! — испуганно возразила она. Ее муж тоже стал отговаривать ее делать это:
— Ты сразу начинаешь волноваться, когда вспоминаешь об этом.
Но поскольку мы не отставали, госпожа советница наконец поддалась на наши уговоры.
— Вы знаете, что свои девичьи годы я провела в небольшом городке под Штутгартом, где мой отец в свое время командовал воинской частью. Дом, в котором мы жили, после того как он вышел в отставку, был большим длинным зданием; на первом этаже были служебные помещения, на втором — жили мы. Мансарды, за исключением двух небольших комнаток, были завалены тогда всяким хламом. В этих двух узких, низких комнатках жила древняя старуха, вдова одного лейтенанта, который умер за много лет до этого. Все в округе считали, что в могилу его так рано свела своей беспутной жизнью жена, но это было далеко не худшее, что о ней говорили. Когда в городе случалась какая-либо беда, это приписывали козням «старухи-лейтенантши», и поскольку она на старости лет занялась знахарством и гаданием на картах — ведь ее скудной пенсии не хватало на жизнь, — не гнушаясь при этом темных делишек, то, возможно, на совести у нее что-то и было. Впрочем, не столько, сколько ей пришлось за это заплатить: всюду ее считали ведьмой, и в конце концов дело дошло до того, что ни один из жителей города не захотел сдавать ей комнату. Так как она была совсем одна — единственная дочь, с которой она к тому же не ладила, вышла замуж за ремесленника и уехала, — мой отец сжалился над ней, поскольку она все же носила фамилию бравого офицера, и предоставил ей две комнатки наверху. Однако даже моя матушка, как она ни была отзывчива к людям, и та отнеслась к этому неодобрительно, а что уж говорить о прислуге! Кристоф, камердинер моего отца, сокрушался, что эта ведьма вконец нас околдует, а Бербель, наша кухарка, рыдая и заламывая руки, пришла ко мне: «Барышня, сохрани вас господь, но я ни за что здесь не останусь!» В конце концов она все же осталась и меньше всего из-за того, что я, мнившая себя в свои шестнадцать лет очень просвещенной особой, доказывала ей, что ведьм на свете не существует, а потому что добрая душа не захотела покинуть нас в столь трудное время.
Несмотря на свою просвещенность, должна признаться, что и мне стало жутко, когда старуха однажды вечером — это было в марте 1865 года — въехала в наш дом. Впереди на ручной тележке Кристоф вез жалкие пожитки лейтенантши, за ним плелась старуха, а вслед — вся детвора города. Это было самое отвратительное человеческое существо, которое мне доводилось видеть: иссохшая, сгорбленная старуха с крючковатым носом, слезящимися глазами, трясущимся подбородком и беззубым ртом. Ее внешности полностью соответствовал скрипучий гнусавый голос, которым она выкрикивала бежавшим следом за ней мальчишкам самые грязные ругательства.