Уф! — сейчас он мог снова вздохнуть с облегчением. Его призрачный преследователь теперь наверняка остался за дверью. И он тихо захихикал про себя: «Да, мы оказались проворнее!» К нему снова в какой-то степени вернулось самообладание, несмотря на то, что в комнате было темно, как у ворона под крылом. Пахло молоком, резиной и сладковатопротивными испарениями грудного младенца.
Он достал из кармана спички и зажег одну. Затрепетал робкий, дрожащий огонек, осветил верхний угол широкого сундука, шляпные картонки, детскую кроватку и стул, на котором сидела и, видимо, спала старуха. Однако мебель выглядела такой странно непривычной и мертвой, словно место ей было совсем не в человеческом жилье. И у старухи рот был открыт, будто у ухмыляющейся ведьмы.
А если она сейчас проснется и увидит его? Да не сошел ли он с ума? Ведь со страху она может умереть на месте. Тогда он станет ее убийцей, и тогда в комнате будет смерть…
Смерть…
И внезапно он понял: словно вспышка молнии пришло к нему озарение — незнакомцем, который преследовал его день и ночь, была смерть. Он понял это не рассудком, а чувством. Он знал это точно так же, как то, что у него две руки.
Но чтобы старуха не проснулась, ему нужно было лишь тихо выскользнуть из комнаты, тогда ей бы не угрожало умереть от страха.
Он хотел ощупью в темноте найти выход, но не мог определить теперь, где находится дверь. Ему снова стало жарко, и волна страха опять накатилась на него, отчею на лбу выступил холодный пот. Сейчас был лишь страх и стремление поскорее выбраться отсюда незамеченным, целым и невредимым. Но обнаружить дверь в темноте он не смог. Он снова зажегспичку, заметил свечу на ночном столике и зажег ее, закрыв свет своим телом. На стене появилась его гигантская тень, голова ее была чудовищного размера. Свет падал на маленькую кроватку, в которой, сбив ногами пеленки, лежал ребенок, похожий, скорее, на мертвеца, чем на спящего. Он дышал так тихо, что, только пригнувшись к самому рту, можно было услышать дыхание.
Несколько секунд он рассматривал ребенка, затем неожиданно увидел себя в зеркале, висевшем рядом. Но виден был ему лишь лоб, бледный как мел, и безумные, мраморно-застывшие глаза Он повернулся к двери — чтобы пройти к ней, ему нужно было миновать сидевшую на стуле старуху. Ее голова была откинута назад, открытые, остекленевшие глаза — устремлены в потолок, а руки — судорожно вывернуты. Он внезапно увидел все это, и в то же мгновение его волосы встали дыбом, он застыл на месте.
Свеча выпала из его руки. С глухим стуком она ударилась о пол и погасла…
Георг Хайм
Корабль
Это было небольшое судно, вроде тех, которые используют искатели кораллов, ходившее вдоль мыса Йорк в Арафурском море. Порой на голубом севере были видны горы Новой Гвинеи, порой на юге — пустынные австралийские берега, похожие на грязный серебряный пояс, который положили на дрожащий от зноя горизонт.
Их было семеро человек на борту. Капитан-англичанин, еще два англичанина, ирландец, француз, португалец и повар-китаец. А поскольку их было так мало, они ладили между собой.
Теперь им предстояло идти в Брисбен, на средневосточном побережьи Австралии. Там судно станет под разгрузку, а потом — расчет, и люди разбредутся кто куда.
По курсу у них был небольшой архипелаг — справа и слева несколько островов, остатки гигантского моста, соединявшего когда-то, в незапамятные времена, Австралию и Новую Гвинею. Теперь здесь шумел океан, и лот не доставал дна.
Судно вошло в небольшую тенистую бухту одного из островов и бросило якорь. Три человека сошли на берег, чтобы разыскать обитателей острова.
Они пересекли мангровый лес, с трудом вскарабкались на гору, прошли по ущелью, снова по покрытой лесом горе, и через несколько часов опять вышли к морю.
На всем острове не было ничего живого. Они не слышали пения птиц, ни один зверь не встретился на их пути. Всюду царила зловещая тишина. Даже простирающееся перед ними море было серым и безмолвным. «Но кто-то же должен здесь все-таки быть, черт побери», — проговорил ирландец.
Они кричали, шумели, стреляли из револьверов — ничто не шелохнулось, и никто не появился. Они прошли вдоль берега по воде, между прибрежными скалами и зарослями кустарника и никого не встретили. Высокие деревья смотрели на них сверху, молча, без шелеста листвы, как большие призраки или гигантские мертвецы, в своей жуткой окоченелости. Какое-то странное чувство, смутное и таинственное, овладело моряками. У них появилось желание выговориться, рассказать о своем страхе. Но когда они посмотрели на бледные лица друг друга, то не смогли выговорить ни слова.
Наконец они вышли на косу, выступающую в море, словно последнее прибежище. На крайней точке косы моряки увидели нечто, что заставило их застыть в неподвижности.
На земле лежали три трупа — двое мужчин и одна женщина в убогом тряпье. На груди, на руках, на лицах — всюду виднелись красные и синие пятна, похожие на сплошные укусы насекомых. В некоторых местах из растрескавшейся кожи выступали большие желваки.
Отпрянув от мертвых тел, моряки быстро пошли прочь. Но не вид смерти заставил их так стремительно отступить. На лицах покойников, казалось, застыла какая-то загадочная угроза, что-то необъяснимое и зловещее незримо витало в застывшем воздухе и наполняло душу леденящим ужасом.
Не сговариваясь, они бросились бежать, продираясь сквозь колючий кустарник. Натыкаясь друг на друга, они мчались вперед, лишь бы быть подальше от этого места.
Последний, англичанин, зацепился за колючки и, отдирая одежду от шипов, случайно оглянулся. Ему показалось, что за одним из деревьев стоит маленькая черная фигура, похожая на женщину в траурном наряде.
Он окликнул спутников и показал на дерево. Но там уже никого не было. Двое других попытались высмеять его, однако сами испугались своего хриплого смеха.
Наконец они подошли к судну. Оттуда спустили шлюпку и забрали их на борт.
Словно по тайному уговору, они ничего не стали рассказывать о виденном. Что-то заставило их промолчать.
Когда вечером француз перегнулся через поручни мостика, он увидел, как внизу из трюма, изо всех люков и щелей целыми косяками лезли корабельные крысы. Их толстые коричневые туши барахтались в воде, их спины были видны на всей поверхности бухты до самого берега. Француз подошел к ирландцу и рассказал ему, что он видел. Но тот сидел на снастях, неподвижно глядя перед собой, и ничего не хотел слушать. А англичанин разъяренно посмотрел на француза, когда тот пришел к нему в кубрик, и тоже не стал разговаривать.
Наступила ночь, матросы стали спускаться с палубы и укладываться на свои подвесные койки. Все пять моряков спали в кубрике. Только у капитана была отдельная каюта на корме. А койка китайца висела в камбузе.
Когда француз спустился вниз, он увидел, что ирландец и англичанин завязали драку. Они катались между корабельными ящиками с багровыми от ярости лицами. Остальные стояли рядом и смотрели. Француз спросил португальца о причине потасовки и услышал, что все началось из-за шерстяных ниток для штопки носков, которые англичанин якобы стащил у ирландца.
Наконец они отпустили друг друга, разошлись в разные углы кубрика и уселись там, безучастные, не обращая внимания на шутки своих товарищей.
Наконец все улеглись на свои койки, только ирландец, свернув матрац, ушел с ним на палубу.
Вверху через открытую дверь кубрика была видна его подвесная койка, словно черная тень между бушпритом и канатом, колышущаяся в такт тихому покачиванию шхуны.
Между тем свинцовая атмосфера тропической ночи, насыщенная тяжелым туманом и удушливыми испарениями, опустилась на шхуну и окутала ее, мрачно и безысходно.
Все уже спали, и в зловещей тишине слышалось только дыхание спящих, как бы приглушенное тяжелой крышкой некоего гигантского черного саркофага.
Француз боролся со сном, но постоянно терял силы в этом тщетном противоборстве, и перед его закрывшимися глазами проплыли первые видения, робкие предвестники сна. Вот промелькнула маленькая лошадь, вот — несколько мужчин в громадных старомодных шляпах, толстый голландец с пушистыми белыми усами, затем группка детей, а за ними что-то похожее на большой катафалк, катящийся по пустынным улицам в тусклых сумерках.