Надпись, которую ему доверили высекать, рассказывала, как извечные враги Египта стали вечными друзьями. Это была очень важная надпись, поучительная надпись для потомков. И потому камнерез Памеджаи много раз подсчитывал строки, вымерял их, прикидывал – все ли ляжет на этой стеле стройно и красиво. И высекал он надпись настолько красиво, что Пабеса, увидевший ее в самом начале работы, помощник главного писца, Пабеса, был восхищен.
Так Памеджаи работал много дней, каждый раз перечитывая священный свиток. И все же он плохо рассчитал. В то утро, когда он увидел, что приближается к нижнему краю стелы, он снова развернул свиток и обомлел. Он понял, что надпись не уложится. И хоть последующие строки он вырезал мелкими иероглифами, он вскоре добрался до самого края стелы, не сумев уложить всех строк свитка. Конец священной истории остался у него в руках недописанным.
Когда Памеджаи увидел это, тревога охватила его. Его обуял ужас. В глазах потемнело. Сердце забилось часто и тревожно. У него было такое ощущение, словно его повели на казнь. Верней, он сам себя казнил. Что скажет писец Пабеса, который доверил ему эту надпись! Пабеса хвалил его, а он, Памеджаи, не оправдал доверия.
Что скажет великий жрец? Не прогонит ли? А если прогонит, то куда? Очень страшно попасть в каменоломню. Особенно страшно теперь, после многих лет труда, который принес ему, Памеджаи, радость.
Памеджаи подумал об этом и сказал сам себе: «Поистине этот труд принес тебе радость. Горько будет тебе навсегда покинуть это святилище со статуями у входа; лики их обращены к восходящему Солнцу. И как они прекрасны! Судьба швыряла тебя, Памеджаи, с места на место, подобно тому, как великий Хапи швыряет маленькую лодку рыбака. Ты видел прекрасные города фараонов, их дворцы и храмы, но подобного чуда ты еще не видел».
Закончив последнюю строку, мелко и неровно вырезанную на стеле, Памеджаи остановился перед гигантскими статуями божественного фараона, которые отражались в водах священной реки. Почти шестьдесят локтей в высоту! Вчера, когда он последним покидал храм, чтобы отдохнуть короткой ночью, он при свете луны внимательно рассматривал скульптуры. А потом, почувствовав усталость, присел вблизи статуй, и вдруг ему показалось, что он, Памеджаи, такой маленький и ничтожный рядом с ними. И он вдруг перестал верить в то, что их воздвигали не так давно, при нем, когда он здесь работал. Он перестал верить в то, что эти статуи созданы руками таких же людей, как и он. Памеджаи подумал, что, может быть, эти божественные великаны пришли откуда-то… А может быть, спустились с неба? Странное чувство обуяло его. И он вспомнил слова, которые писал на стеле:
«Небо в руках твоих, и земля под ногами твоими, и свершается все, что ты замышляешь…»
Поистине и небо и Земля в руках Рамсеса. Если на тридцать четвертом году царствования фараон воздвиг это святилище и если… если он женится на молодой царевне, прибывшей к нему с несметными сокровищами, разве это не доказательство того, что свершается все, что ты замышляешь?
«Что ждет тебя, Памеджаи? Кто даст тебе совет? Кто подскажет человеку с Отрогов Земли, рабу, камнерезу? Если бы был жив Хори… О если бы был жив Хори… он бы сказал, что сделать. А Пабеса? Может быть, скажет, а может быть, и не скажет. Он хороший человек. Он никогда нам не делал зла. Но он очень важный. Он подчиняется великому жрецу. Он бывает во дворце самого фараона. Он знает его многочисленных жен и детей. Он слишком большой человек. Нет, нет, Памеджаи, ты должен сам подумать, что сделать. Не жди совета от Пабесы. У него и так много забот. Очень трудно быть великим писцом фараона».
Мой друг Хори
Памеджаи покинул храм последним. Давно уже ушли другие камнерезы и скульпторы. Уже взошла луна, и гигантские статуи богов снова показались ему пришельцами из других миров. Он полюбовался ими и пошел в свою убогую хижину на краю маленькой деревни, где жили рабы. Не зажигая светильника, Памеджаи нащупал в углу миску с остатками вареных бобов, поел и сел у порога, размышляя о случившемся. На сердце было тяжко и тревожно. Сегодня ему очень нужно было бы поговорить с кем-нибудь. Но с кем? В деревне, где он жил, не было ни одного человека с Отрогов Земли. А люди других племен могут не понять его. Не может же он обратиться к грузчику из сирийцев, который живет рядом. Он грубый человек – чуть ли не каждый день избивает жену и маленького сына. Постоянно слышна брань. Должно быть, тяжкий труд сделал его злобным и неприветливым. Одноглазый каменотес – простодушный человек, но с ним невозможно говорить: он совсем оглох после того, как надсмотрщик ударил его по уху своей толстой палкой.
«Нет у тебя никого, Памеджаи, а был добрый друг Хори. Вот с кем хотелось бы поговорить».
И тут Памеджаи вспомнил про фигурку своего умершего друга. Как же он не подумал о ней! Вот с кем он может поговорить обо всем. И хоть ответа не последует, потому что никто никогда еще не слышал голоса человека, ушедшего в царство Осириса, Памеджаи знал и верил, что Хори услышит его и поймет.
Он взял в руки фигурку улыбающегося писца, погладил черный базальт и стал говорить так, словно перед ним был живой Хори.
– Ты слышишь своего ученика Памеджаи? Худо мне. Послушай меня. Ты был мне добрым другом. Ты украсил мою жизнь и вытащил меня из тьмы. Ты научил меня мудрости и дал мне разум. Ты возвышался надо мной, как небо над землей, и все же подарил мне свою дружбу. А мне не хватает разума, Хори. Что делать? Трудно мне покинуть храм. Ты знаешь его. При тебе ведь воздвигли колоссы у входа. Ты не мог их забыть, Хори. Всю жизнь мою я отдал этому храму. Мне было очень трудно и одиноко. Ты думаешь, друг Хори, что жива та красивая девушка, с которой можно было лепить статуи. Нет ее. Она ушла вскоре после тебя. Ты помнишь Несихонсу? Она вместе с другими рабынями зачищала стены святилища. Эти женщины толпились в полутьме храма, и мы никогда не видели их. Но в то утро, когда ты принес мне священный свиток и мы сидели на горячем камне у входа в храм, мимо нас прошли рабыни. И вот ты тогда остановил младшую из рабынь, спросил ее имя и сказал мне: «Посмотри, Памеджаи. Когда будешь делать скульптуру богини, тебе достаточно посмотреть на Несихонсу – и получится отличная скульптура». Тогда я увидел громадные глаза, испуганные и печальные, потом я уже никогда не забывал этих глаз, и каждый день ранним утром я торопился на работу, чтобы скорее увидеть Несихонсу и дать ей что-либо. Горсть фиников или головку чеснока. Она принимала это с благодарностью и с доброй улыбкой. Я не успел тебе сказать, как я был счастлив видеть по утрам маленькую рабыню. Мысль о том, что я могу сделать ей что-нибудь доброе, постоянно радовала меня. Я должен признаться тебе, Хори: как-то я даже стащил немного фиников у одной женщины. Но не для себя, для маленькой рабыни. Мы мало говорили с ней. Мы всегда были заняты. Но я мечтал о том, как, закончив работу в этом храме и получив от тебя, Хори, похвалы, я попрошу дать мне кое-что для хозяйства, чтобы жениться на этой доброй и красивой девушке. Но ты умер, Хори. И теперь, даже если бы мне и удалось получить что-либо для хозяйства, мне ничего не нужно. Несихонса умерла. Она была слишком хрупкой и слабой Для такой тяжелой работы. А я не получу похвалы. Беда случилась, Хори. Я плохо рассчитал строки свитка, и теперь я должен бежать. У меня мало сил. Я не смогу добывать камень в каменоломнях. Там я пробуду недолго. Я умру. А мне хочется еще пожить. Я должен бежать, Хори. Ты видишь и знаешь все. Ты поймешь меня, ты не рассердишься. Я уйду из этого святилища, Хори…
Памеджаи прижал к груди маленькую фигурку писца, затем завернул ее в обрывок полотна, собрал в тростниковую корзинку свой скарб, резцы с молотками и, выйдя из хижины, стал крадучись выбираться из деревни.
Вчера, возвращаясь с работы, Памеджаи очень внимательно посмотрел, где сидит охранник. Загон для рабов охранялся круглые сутки. Бежать было трудно и опасно. Внутри загона рабы передвигались свободно. Они могли ходить из хижины в хижину, могли разговаривать друг с другом, могли драться. А вот выйти за деревянные ворота, где сидел охранник, было почти невозможно. Выходили только на рассвете, когда шли на работу, а возвращались на закате. С тех пор как он стал рабом, он постоянно помнил, что является чьей-то вещью. Но, видимо, вещью ценной, потому что бесконечно много раз какой-нибудь писец заносил его в список и каждый раз проверял и отмечал. Он отмечал присутствие его, Памеджаи, на работе. И рядом с его именем делал какой-то знак, который показывал, сколько успел сделать за день Памеджаи, какую он принес пользу. Так он прожил свои годы в постоянном страхе, что произойдет что-то дурное, если он оступится, чего-то не выполнит. Каково же было ему сейчас, когда он собирался совершить преступление, за которое полагалось лишиться головы! Он решился бежать. И завтра, когда все жители этих хижин отправятся в святилище, его уже не будет в этой толпе. Так он задумал. И тот, кто проверяет и записывает, непременно увидит это. Среди многих сот людей он увидит, что Памеджаи недостает. Тотчас же будут посланы охранники, и они начнут рыскать по всей округе. Если поймают, худо будет ему, Памеджаи.