Всю ночь шел дождь, и тучи еще не рассеялись: небо готовилось пролить новые слезы. Все лица казались бледными и сумрачно-сосредоточенными. От стылой мороси по телу пробегала дрожь; у Карла сводило челюсти.
Внезапно молчаливая толпа заволновалась, над человеческим морем чайками носились крики: «Везут! Везут!» Потом вдруг настала тишина.
По раскисшей дороге трусили несколько конных драгун, прокладывая путь открытой коляске; по обе стороны от нее шли тюремные служители с черным крепом на рукаве; замыкала кортеж карета с городскими чиновниками. В коляске сидел начальник тюрьмы, поддерживая приговоренного, который полулежал на его плече.
– Прощай, Занд!
Над толпой взметнулся белый платок. Потом еще один и еще; выкрик повторялся, менялись только голоса.
Пробившись как можно ближе к дороге и вынув из кармана платок, Карл ждал своей очереди; у него стучали зубы. Медленно вышагивали понурые лошади, стражи по бокам коляски прятали глаза. Говорили, что после объявления приговора ни один каретник в Мангейме не пожелал продать или сдать внаем экипаж тюремным властям, поскольку все в городе знали, для кого он предназначался; пришлось купить его в Гейдельберге через частных лиц. Вот он уже рядом; вытянувшись на цыпочках, Карл впился взглядом в землистое лицо, обрамленное длинными черными кудрями: запавшие глаза, обведенные густой тенью, ввалившиеся щеки, сомкнутый рот между редкими усиками и отросшей бородой… Осужденному было двадцать пять лет, но выглядел он гораздо старше. Из задних рядов вылетел букетик цветов, попав точно в коляску. Приговоренный подобрал букет; Карл увидел, что его темные глаза наполнились слезами.
– Прощай, Занд! – крикнул он сорвавшимся голосом и взмахнул над головой платком.
Их взгляды встретились: целый миг Карл Бек смотрел в глаза Карлу Людвигу Занду.
Коляска и карета проехали мимо; толпа зашевелилась и потекла следом за ними.
Эшафот было видно издалека: его поставили на высоких столбах слева от дороги. Вокруг выстроился батальон солдат, державших ружья с примкнутыми штыками; ближе к помосту разместились парами конные драгуны в шлемах с черными султанами, положив обнаженную саблю на правое плечо. Говорили, что из Карлсруэ прислали еще и четыре пушки с артиллерийской ротой – на случай, если возникнут беспорядки.
Пробившись в первые ряды за оцеплением, Карл смотрел, как директор тюрьмы и еще один чиновник помогали Занду выбраться из коляски. Теперь бедняге предстоял подъем по довольно крутой деревянной лестнице. Поддерживаемый с обеих сторон, он преодолевал ступень за ступенью, скрючившись от боли и подволакивая левую ногу. Наверху Занд выпрямился и огляделся. Вероятно, с высоты эшафота он мог охватить взглядом луг, дорогу, Мангейм… На осужденном был черный приталенный сюртук и светлые панталоны, заправленные в короткие сапоги; повязанный бантом галстук не закрывал шеи, торчавшей из отложного воротника белой сорочки. Тучи слегка раздвинулись, пропустив солнечный луч, который упал на эшафот. Занд поднял голову к небу, улыбнулся и сел на приготовленный для него стул.
С того места, где стоял Вильгельм Де Ветте, было видно эшафот, но и только. Занд снова встал, опираясь на директора тюрьмы, чтобы заново выслушать вынесенный ему приговор, который зачитывал секретарь суда; до задних рядов толпы не долетало ни единого слова, но все и так знали, что Занд приговорен к смертной казни через обезглавливание за убийство Августа фон Коцебу – известного литератора и советника российского императора Александра, вернее, царского клеврета, клеветавшего на все, что дорого немцу-патриоту. Де Ветте напрягал зрение, пытаясь разглядеть своего пасынка – он должен быть в первых рядах. В глазах рябило от мужских беретов и женских шляпок. Студентов можно было узнать по длинным волосам, старо-немецкому костюму, как у Занда, а берлинцев – еще и по сильным, широким плечам гимнастов. Сколько их здесь! Когда Де Ветте с Карлом приехали вчера в Мангейм, все постоялые дворы были уже заняты, пришлось снять комнату в ближайшем к городу поселке. Как бы в самом деле не вышло беспорядков…
Занд поднял правую руку, желая что-то сказать, но ему не позволили. Он снова сел, достал платок, утер им лицо, потом скомкал в тугой комок и швырнул поверх голов солдат в толпу. Несколько рук протянулись навстречу, платок поймали, расправили и тотчас разорвали на несколько клочков… Там ли Карл? Тревога за него царапала нутро Де Ветте.
К осужденному приблизился палач. Они о чем-то поговорили, потом палач состриг ножницами несколько прядей на затылке Занда, стянув остальные волосы в пучок на макушке. Юноша сложил вместе руки, их обмотали веревкой и положили ему на колени, чтобы он мог держать голову прямо. Палач завязал ему глаза. Его так и будут казнить – на стуле? Наверное, у него просто не получилось бы лечь на плаху. Убив Коцебу, Занд распорол себе грудь кинжалом; когда его подобрали, он был при смерти и едва мог пошевелиться, однако в больнице его выходили – чтобы предать смерти по приговору властей.